Смотрю на тебя вопросительно; ты неспешно, смакуя, проводишь поводком по моему боку, потом – по второму; кожаная змейка облизывает рёбра, спину, мучительно-сладко задевает грудь; от возбуждённого зуда я покрываюсь мурашками. Мысли всё туманнее; прогибаюсь в спине.
– Ну что? – чуть хрипло спрашиваешь ты. – Нравится?
– Да, мой господин.
Дёргаешь ещё; шею жгуче передавливает. Я наклоняюсь вперёд, цепляясь за бортик ванны.
– Это то, о чём ты мечтала?
– Да, мой господин.
– Я даю тебе то, о чём ты мечтала. Цени это.
Ты поднимаешься в рост; после тишины громкий плеск звучит штормовым грохотом. Ручейки воды стекают по твоим плечам, груди, животу, по контуру бёдер, по завиткам волос – там, где смуглое золото налилось трепетно-красным жаром. Не дыша, смотрю на тебя снизу вверх. Только не в лицо.
Если в лицо – не выдержу.
Он по-прежнему твёрд. Хочу молитвенно поцеловать каждую набухшую венку – но восторг сильнее, чем желание; такая жестокая, языческая красота – неприкосновенна. Жаль, что нельзя остановить время и вечно смотреть на тебя, поднявшегося из воды, вот так – снизу вверх.
Конечно, ты знаешь, куда именно я смотрю.
– Нравится видеть, что это происходит из-за тебя?
– Да, мой господин. Очень.
Повелевающий рывок поводка – и мой рот уже там, где и должен быть.
Морской туман поглощает корабль полностью – палубу, мачты, надутые паруса; вода у меня во рту смешивается с терпкой солёностью твоей смазки. Приподнимаюсь и встаю на полусогнутые ноги, чтобы лучше дотягиваться; кладу ладони на твои мокрые бёдра; ты запускаешь пальцы мне в волосы.
Хочу, чтобы какой-нибудь бедный художник нарисовал нас вот так, а на следующий день – застрелился.
Ты твердеешь ещё сильнее, тянешь меня за волосы, начинаешь двигаться навстречу – входишь в меня, как ядовитое зелье, как дурманящие снадобья поэта-некроманта из моих романов, как коньяк в маленькой сибирской пиццерии, где ты впервые меня целовал. Направляя, мягко давишь мне на затылок; твои движения аккуратны – ритмичная вкрадчивая мелодия, – но я вижу, что тебе всё труднее сдерживаться, всё труднее не перейти к неистовому allegro; это наполняет меня тёмным торжеством.
– Мало чувствую язычок, – шёпотом упрекаешь ты.
Я не слышу замаха – просто поводок опускается лёгкой, кусачей болью мне на спину и плечо. Вздрагиваю от наслаждения. Жаль, что нельзя застонать или вскрикнуть.
Ещё. Хлестни ещё. Пожалуйста.
Нехорошо. Неправильно.
Дьявольски красиво.
Заглаживаю неловкость с языком, живее включаю в партию руку; твой резкий и сладкий вдох – ценнее всех наград мира.
Ещё удар; замах шире. Третий удар. Четвёртый. От каждого рывка поводком ошейник натирает мне кожу, ноги затекают; и то, и другое невероятно мне нравится.
Мы снова не говорим – слова заканчиваются под чёрными волнами, где царит тишина, где никто не озвучит простой и немыслимой данности: юный бог моря в священном молчании берёт меня в рот. Похлёстывает поводком, хотя вскоре перестаёт на это отвлекаться. Несколько раз – всего несколько, жалея меня, – достаёт до горла; я терплю, но потом поддаюсь позорному спазму и кашляю, захлёбываясь слюной.
Моя невыносливость постыдна – но тебе она, кажется, почему-то по душе. Рывки чаще и мельче; сжимаешь мне голову, лаская пальцами кнопки ошейника – allegro, avanti – маэстро подчиняет хор – плач скрипки рвёт воздух в клочья – решившись, я поднимаю взгляд на твоё лицо – и содрогаюсь от зелёного морского сияния, увлекающего на дно корабли.
