– Далила, – роняю, надеясь вновь уколоть твоё любопытство; и у меня получается. Смотришь в сторону, припоминая. Твои ноздри трепещут, точно у гончей, поймавшей след: такие разговоры со мной захватывают тебя азартом охоты.
– Что-то знакомое. Из Библии?
– Да. Женщина, предавшая героя, Самсона. Она воспользовалась его доверием и вызнала секрет его нечеловеческой силы, а потом выдала этот секрет врагам… – (Смотрю на тебя, осёкшись; что-то в твоём лице неуловимо меняется. Кажется, мы никогда толком не обсуждали это – но мы оба понимаем, как мучительно ты боишься Женщины. Женской власти над твоими желаниями, женского вероломства. Женщины как таковой, вообще. Боишься, несмотря на вечную жажду её подчинить). – В общем, архетип женщины-предательницы. Получается, твой Марк встретил свою Далилу. Хотя, – (неловко хихикаю в тщетной надежде разрядить обстановку), – он писатель, так что это, наверное, естественно.
Писатели вечно лезут на рожон.
Щёлкаешь зажигалкой и с весёлой горечью констатируешь:
– Ну, я бы сказал, что масштаб тут поменьше. Марк – не Самсон, а обычный еблан!
– Почему это? – обижаюсь за Марка из писательской солидарности.
Закатываешь глаза. Когда ты куришь, за вуалью дыма их непонятно-зелёный оттенок кажется ещё богаче.
– Да потому что как это вообще – настолько потерять голову из-за единственной встречи в клубе?! Да ещё и так доверять какой-то шмаре. Не понимаю!
Разглаживаю складки на простыне. Ты скорее рисуешься, чем правда так считаешь. Романтизма в тебе до сих пор так много, что никакой циничности его не перекрыть.
По крайней мере, мне так кажется.
– «А ты уверенно ходишь по моему солнечному сплетению лунной походкой»… Очевидно же, что она для него – не просто какая-то «шмара» из клуба.
– Ой, Юль, да ладно тебе! – (Стряхиваешь пепел, изящно постукивая по сигарете ногтем). – Навыдумывал он много, но по факту-то она кто? Ты сначала дослушай, а потом суди. Увидишь, как он воспримет то, что она кинет его.
Значит, всё-таки кинет. Жаль.
– Что навыдумывал – не спорю. Вдохновился, встретил музу. Бывает.
– Музу. Ага.
– А что? Видно же, что для него это главное. «У меня полна голова тумана, призванье – марать бумагу»…
Окидываешь меня цепким уважительным взглядом.
– Ого. Ты вот так с ходу цитаты запоминаешь?
– Ну, я же и раньше слушала. И эта строчка мне нравится.
Объясняю, словно оправдываясь, – сама не понимаю, за что.
Если бы не мат (часто неуместный), я бы назвала «Горгород» одной из самых по-юношески романтических историй среди известных мне. Любовь, боль и творчество, распятые бездушной массой во главе с властью, – всё это столько раз было, но по-прежнему выворачивает душу.
Хотя, возможно, дело просто в том, что все тексты Оксимирона для меня связаны с тобой.
Легонько царапаешь меня по колену.
– Ну, что я могу сказать, Тихонова? Ещё один приговор себе подписала. Сейчас дослушиваем «Переплетено», а потом переслушиваем «Девочку-пиздец» и «Всего лишь писатель». Ты кучу тем задала, которые хочу обсудить. – (Надавив ногтем чуть сильнее, насмешливо смотришь, как я вздрагиваю). – Всё, выхода нет!
– Да я не против. – (Улыбаюсь, стараясь, чтобы улыбка не выглядела испуганной. В твоём голосе вибрирует жутковатое напряжение непредсказуемости). – Эти две мне очень нравятся.
Строго приподнимаешь бровь.
– А я не спрашиваю, против ты или за. Я твой господин и ставлю перед фактом.
