Извиниться, обвиняя; довольно необычная тактика. Вымученно улыбаюсь.
– Хорошо. Я учту.
– А меня не особо любили животные… Только в детстве раннем, а потом – долго нет. И всякие были – и собаки, и кошки, и рыбки аквариумные. Но вот как-то… – вздыхаешь. – Все – ненадолго, и никто, по сути-то, не оставил серьёзного следа. А у тебя видишь, как получилось…
Слышу, что в квартире жалобно пищит один из котят. Кошка-мать скребётся в дверь балкона, уже изголодавшись по твоему обществу.
– Трудно поверить, что не любили, – замечаю я, кивнув на дверь. – Эти просто без ума.
С жаром всплёскиваешь руками: мол, сам в шоке. У тебя настолько говорящие жесты – порой кажется, что ты способен общаться совсем без слов.
– Так это вот, недавно только началось! Серьёзно, в последнюю пару лет поменялось что-то… Уточнить хотел: ты, получается, не можешь обижать кошек, потому что они с твоей кошкой ассоциируются? Прости, конечно, если перегибаю с вопросом, – покаянно прикладываешь ладонь к груди. Мне уже легче: ты будто вновь стал собой, одолев тёмные чары. Смотрю в ночь.
– Сама не знаю. Я всегда их любила, а из-за Мики… И потом, там ведь ещё много чего… плохого произошло. После её смерти. – (Что-то противно сжимается в груди. До последнего не знала, упоминать ли об этом). – Даже так: вокруг её смерти. Всё как будто… начало рушиться. У дедушки случился первый инсульт, потом бабушку положили в больницу, потом…
Нет. Не продолжай.
Потом умер мой старый профессор. И дедушка. А ещё до них – вершинным аккордом реквиема – исчез ты. Я пристрастилась к вину, и ещё сильнее похудела, и за деньги писала роман для какого-то полуграмотного столичного автора. Литературное негритянство всегда отталкивало меня, но в ту пору казалось: почему бы не пасть до конца, если подниматься незачем?..
В сухом пересказе всё это выглядит до странности логичным, как готовый сюжет. Изнутри логики не было – один хаос. И тупая, голая, мычащая боль.
Схватив меня за плечи, твёрдо приказываешь:
– Прекращай это! Слышишь? Это однозначно надо прекращать. Нет никакой связи между этими событиями. Она только вот здесь! – (Постукиваешь пальцем по моему лбу, участливо заглядываешь в глаза. Всхлипываю). – Тебе хочется их связывать, но это полная ерунда. Совпадения, вот и всё. Череда совпадений. Ты поедешь с катушек, если будешь такие связи выискивать… Точно тебе говорю – я знаю!
Ты веришь в совпадения? Не очень правдоподобно.
Отстраняешься и снова закуриваешь. Ты знаешь – что?.. У тебя много ран, о которых ты мне не рассказывал. Речь об одной из них? Или о твоей убеждённости в том, что ты почти (почти ли?..) проклят и приносишь другим лишь страдания? Или…
Останавливаю себя: сейчас не время. Нам обоим лучше успокоиться, а не заниматься самоанализом. Ему мы и так посвящаем большую часть жизни.
Глубоко затягиваешься.
– Но – знаешь, Тихонова… Пока я тебя слушал, понял кое-что. Вот я… бегу от боли. Она меня злит; я боюсь её. Ненавижу за неё всяких сук. – (Речь явно уже не о кошках). – Часто хочу мстить за неё… И так далее. А ты как будто… – (Шевелишь пальцами, ловя нечто невидимое в ночном воздухе). – Принимаешь и проживаешь боль. И берёшь из неё что-то важное. Мне раньше не приходило в голову, но… Это ведь так?
Вопросительно смотришь сквозь дым. Звёзды мертвенным серебром светят прямо на россыпь родинок у тебя на щеке. Я улыбаюсь – уже радостно, а не вымученно: ты словно озвучил ответ на загадку, который я и сама давно нашла, но не могла сформулировать.
