– Тебе спасибо, мой господин.
Одобрительно взглянув на меня, идёшь в комнату и с кошачьей плавностью перетекаешь на диван – полежать. Я взглядом спрашиваю разрешения и пристраиваюсь рядом.
– Странный день… – произносишь с задумчивым вздохом, рассеянно ероша мои волосы. – Опять всё утро делал эти идиотские ведомости – помнишь, рассказывал тебе? И опять то в них не так, это не эдак, убирай, переделывай… Нудятина бессмысленная.
– Это те самые – по дисциплинам, которые вы будете сдавать? – уточняю, порывшись в мысленных архивах. Ты довольно легко раздражаешься, если я путаю или забываю что-то, связанное с твоей работой; по этой болотистой почве лучше шагать с осторожностью.
– Да-да. Они.
– Вы будете сдавать – и вы же, сами, делаете зачётные ведомости? Не члены комиссии, не кто-нибудь из начальства?..
Улыбаешься краешком губ.
– Чушь какая-то, да? А вот меня уже и не особо удивляет. Привык.
Поудобнее укладываюсь головой у тебя на плече. Всё-таки многое в твоей новой жизни мне до сих пор сложно осмыслить.
– А после обеда что будет?
– Строевой смотр, – ты безмятежно смотришь в потолок, но твоя рука сползает ниже – с моего затылка на лопатки, потом на поясницу, потом… Выгибаюсь, крепче прижимаясь к тебе.
– Снова? Ты же говорил, он был в конце прошлой недели?..
– Конечно, снова, – фыркаешь от смеха. – Скажешь тоже! Они могут и каждый день его ставить – пока все не будут без замечаний. Что почти невозможно… Кстати, поищи потом носовой платок! И зелёные нитки. Всё остальное вроде бы есть, а вот платок с нитками я куда-то дел…
– Уже нашла. Сложила в коробочку, – бормочу я – с трудом, потому что твои пальцы поглаживают и тут же больно сдавливают мне ягодицу. – Когда разбирала на подоконнике.
– Умница.
Поворачиваешься набок – так, что пряжка твоего ремня упирается мне в живот; хочу приподнять футболку, чтобы чувствовать её холод, – но смущаюсь. Незаметно вдыхаю глубже; рукав оливково-зелёного нательного белья, как и все твои вещи, пахнет тобой: немного дыма, немного пота, но главное – едва уловимый, прело-лесной аромат кожи, присущий только тебе. Не помню, чтобы ты когда-нибудь пользовался парфюмом, – и хорошо: тебе идёт не бояться своего естественного запаха. Пристально смотришь мне в лицо.
– Ещё Сомов нёс опять всякую хуйню… Ну, капитан, с которым у нас конфликт, помнишь?
– Помню.
– Небезынтересный персонаж, на самом-то деле. Но границ вообще не чувствует.
Ты часто называешь людей персонажами; в этом чуется жутковатый символизм. И пугает, и зачаровывает. Я сразу будто вижу их – кукол, выстроившихся на сцене и готовых к своим ролям, покорных воле грозного Карабаса с плёткой. Порой в своём авторски-божественном произволе ты доходишь до дерзости; например, однажды, в одной из записей в соцсети, ты обратился так в открытую: «Добрый вечер, персонажи!»
Если кто-то ещё из твоих знакомых, помимо меня, в это вдумался – то, наверное, тоже не спал в ту ночь.
– Давно считаю, что надо его как-то приструнить. Базарит без меры. Сама знаешь, что я пацифист, против драк и всего такого, но с Сомовым… Иногда вот слушаю эту ересь – и хочется прямо… – (Отвлёкшись от поглаживаний, делаешь странное движение руками – точно выжимаешь что-то мокрое. Вздрагиваю). – А слова вообще не помогают! Хоть в шутку, хоть всерьёз, хоть намёком – не затыкается, и всё.
– А что говорит? Что-то в связи с теми ведомостями?
