В 1933 году Смоляков руководил курсами по тактике разведывательной работы в военной академии имени Фрунзе.
А Нина Николаевна и в самом деле поступила в МГУ на факультет иностранных языков. По провидческому совету мужа она выбрала романо-германское направление. Он и сам неплохо знал немецкий, помогал ей, она делилась с ним свежими знаниями… Так они нашли «общий язык», столь важный в семейном взаимопонимании. Учиться Нине было чрезывычайно сложно: один за другим родились дочь и сын. Но, тем не менее, она защитила диплом. А дальше пошли переезды, гарнизон за гарнизоном – Витебск, Смоленск, Белосток… Будучи женой разведчика Нина привыкла сама и научила детей особой осторожности в общении с незнакомыми да и знакомыми людьми, приучала их к готовности быстро сменить место жизни. На этот случай, где бы не жили, всегда были заполнены два «тревожных» чемодана – один с детскими вещами, другой со взрослыми.
Здесь, в Белостоке, полковник Смоляков был назначен начальником разведывательного отдела 10-й армии. Вести разведку приходилось, что называется, со связанными руками. Московское руководство разведупра требовало особой осторожности в агентурной деятельности, дабы не разозлить немецких «камерадов». Практически ее и не было, настоящей закордонной армейской разведки. Но Смоляков ухищрялся добывать сведения о вероятном противнике всеми мыслимыми и немыслимыми путями. Запрещалось допрашивать немецких летчиков, которые нарушили советское воздушное пространство и которых принуждали совершать посадку на наших аэродромах. Разрешалось только беседовать с ними безо всякого нажима и без протоколов. Смоляков, хорошо зная немецкий сленг (специально изучал сверх программы), умел разговорить воздушных разведчиков и кое-что выуживать у них. Перебежчиков, а их было немало, допрашивать разрешалось, и Смоляков часами вел с ними беседы. Перебегали в основном поляки, которых призвали в вермахт на той стороне, в «генерал-губернаторстве», и они при первой возможности пересекали еще толком не устоявшуюся границу. Случалось, перебегали и немецкие солдаты. Все они, и поляки, и немцы, пытались сказать самое главное: Германия собирается напасть первой («Герман хцэн заатаковть Россию!» – «Hitler soll Sowjetisches Russland angreifen!»)
Голубцов к такой информации относился скептически:
– Как им верить? Может быть, они работают по заданию абвера?
– Вряд ли, – возражал Смоляков. – Разве абверу выгодно срывать прикрытие? Они же всячески стараются напускать нам пыли в глаза насчет своего вынужденного присутствия здесь…
– А может, они хотят, чтобы мы повелись на эти предупреждения и первыми начали?
– У них разведка лучше нашей поставлена, и они прекрасно знают, что нам первыми начинать пока что не с руки.
– Ну, бабушка надвое сказала – с руки, не с руки, – вмешивался в разговор Лось. Начальник армейской контрразведки частенько присутствовал на докладах Смолякова. – Им как раз с руки, чтобы мы первые начали.
Лось всегда оспаривал данные Смолякова. Возможно, это была чисто придворная ревность, каждому хотелось быть ближе к сюзерену, заручиться его особым доверием. У Лося в этом плане было одно преимущество: он, пользуясь правом контрразведчика, мог завести дело на Смолякова, а тот на него нет.
– Не очень-то я верю в искренность польских перебежчиков, – замечал Голубцов. – Не любят они нас, и потому пойдут на любую подлянку, чтобы нам досадить.
