Аввакум слегка наклонил голову, стоя перед ними в патриаршей палате, слушает слова святейшего повеления.
– Зная твою твердую непреклонность в вере, большую силу проповедей, высокое, всем известное благочестие, направляем тебя настоятелем городского собора в Юрьевец, посвящаем в сан протопопа, – голос Никона величав и торжествен. Царь ласково улыбается и кивает согласно, поглаживая лист с большой патриаршей печатью.
Аввакум без признаков радости, настороженно, испытующе смотрит на патриарха, медленно, словно нехотя, шагает к Никону, склоняя голву не перед человеком, но перед божественной властью.
– Благослови, владыка, на дела трудные и долгие, – осторожно ловит и прижимает к губам благословившую его руку патриарха.
Царь всхлипнул и запечатлел на лбу молодого протопопа мягкий поцелуй.
Крытая повозка приняла в свое лоно нарядную, в дорогой однорядке протопопицу. Настасья, пополневшая, румянолицая, устраивает возле себя маленького Прокопия, который тянет ручки к лошадиным хвостам, упрямо стараясь перебраться поближе к облучку, Аввакум в новом протопопском одеянии порывист и полон энергии. Иван Неронов, солиден и спокоен, степенно сопровождает своего нервного собрата.
– Горяч ты больно, Аввакум, хочешь, чтобы сразу же слово Божье находило отклик у людей. А они разные, всех под одну гребенку одним махом не острижешь, – Неронов поднимает грустные глаза к жесткому лицу молодого протопопа, – мягче надо, люди ласку любят.
– Любят, – соглашается Аввакум, – но и требовать надо соблюдения правил Божьих, – он нервно теребит бороду, – ты вот мягок, отец Иван, да что-то паства и у тебя в храме шумит, многие до конца службы уходят.
– Длинна служба, пока все по порядку перечтешь… – Неронов мрачнеет взглядом, – но все равно у меня душа к многогласию не лежит… Никон-то склоняется службу укоротить, – осторожно добавляет он.
– Не ему менять Стоглавым собором установленное, – злится Аввакум.
– Поживем – увидим, – Неронов помолчал, – давай прощаться что ли, Петрович. Смотри, в самой патриаршей области тебе большой собор доверили, если что, Никон строго спросит, не по нраву ты ему.
– Бог рассудит… – Аввакум обнял Неронова, трижды поцеловались иереи, – спасибо тебе, век буду помнить доброту твою.
– Бог в помощь тебе, протопоп.
– Мало жертвуют прихожане, – Аввакум недовольно встряхнул оловянную кружку, глухо звякнуло несколько монет, – слаба у людишек любовь к Господу.
– Не только деньгами любовь к Богу выражается, отче, – отец Никодим, соборный поп, укоризненно качает головой, он стар и плешив, слезящиеся глаза печальны и мудры. – Подати смердов душат, а купцы что-то мало церковь жалуют. Воевода, и тот медяками отделывается…
– Ты уж больно добр, отец Никодим, вчера опять покойника бесплатно отпевал…
– А что я возьму с бедноты, не штаны же с них последние снимать?
– То-то и оно, ох и беден приход, а тут еще десятину отбирать…
Ярмарка, хоть и небольшая, но людная, разместилась на окраине Юрьевца. Скуден торг, а все же есть чем обзавестись, да и развлечься после тяжкой покосной поры.
Скоморохи и гусельники, кривляясь и выкрикивая злые и меткие частушки, собрали народ у края торжища. Медведь косолапо, увалисто пляшет под ритмичные глухие удары бубна, поводырь, подмаргивая хмельным глазом, потешает зрителей.
– А ну, Мишка, покажи, как воевода свою тещу любит?
Медведь тяжелой лапой бьет поводыря по голове, тот валится на притоптанную траву, дрыгает ногами. Народ хохочет.
