Вообрази себе, что я сплю; меня будят, подают мне газеты. Выругав моего мальчика (я его завел себе с тех пор, как у коротконогого генерала голова заполнена одними ролями, комедиями, репетициями и проч.), я опять заснул. Сплю, меня еще будят: бешусь на мальчика, не понимаю его смелости. Но он был уверен в своей правоте. «Вам, – сказал он, – письмо от брата». – «Где?..» В одну минуту колпак очутился на полу, сон исчез, открываю твое письмо (то есть копию твою с батюшкинова письма № 45); первые слова: «Здравие и почтение г-ну секретарю посольства». Давай одеваться скорей, бегу без штанов, в капоте на низ к Дмитрию Павловичу, давай его целовать. Он еще в постели. Комедия! «Что с вами, – сказал он, – ну! Что, качнул, небось? Говорите же!» – «Какое качнул? Дело в том, что перед вами стоит ваш секретарь посольства с удрученною под 1500 рублями мошною». – «Шутишь?» – «Какая тут шутка? Вот и указ батюшка прислал». Не поверишь, как это обрадовало Дмитрия Павловича; начал меня целовать и поздравлять. Я ему говорю: «Вы это все сделали», – а он отвечает: «Какой черт я, ты сам заслужил», – и проч. За обедом пили шампанское за мое здоровье; все сердечно радовались. Карпов, особливо Пиний, кажется, недовольны, но должны в коже лопать и молчать, ибо попрекнуть ни тот, ни другой не могут: оба слишком знают, что они с приезда Дмитрия Павловича в Неаполь и не прикоснулись к работе, я все один делал. Все одно только и говорят: «Стоил того Булгаков, нечего сказать». Королева велела мне сказать через маркиза Сен-Клера, что очень радуется определению, которое оставляет меня прочно при ее дворе, и поздравляет меня.
Александр. Палермо, 1 июня 1807 года
Отправляется какой-то офицер, именем Цукати, в Корфу. Дмитрий Павлович посредством Моцениги пишет к Сенявину. Ты можешь себе представить, милый и любезный брат, с каким восхищением я пользуюсь сим случаем, чтобы к тебе писать, полагая, что письмо это найдет тебя здорового и благополучно прибывшего в Тенедос. Куда тебя обстоятельства не заносили? Неаполь, Корфу, Тенедос! Авось-либо попадешься и в Сицилию: сердце мне предсказывает эту радость; эта радостная мысль не выходит у меня из головы. Дмитрий Павлович меня в том обнадеживает очень. Поццо между прочим к нему пишет: «Булгаков со мною; для меня подлинное счастье его иметь; я пишу вам мало, ибо остальное он скажет брату своему, коему пишет», – и проч.
Лорд, тебе кланявшийся, называется (не вспомню): он пустился было воевать в Египте волонтером; их там отмуштровали славно, отпала волонта, и он опять сюда явился. Ништо им! Зачем не дождаться Сенявина, пройти вместе Дарданеллы и задавить турок? А то от жадности наделали много шуму в Европе своим проходом, не умели дело кончить и оставили все на наших плечах, забыли общую выгоду, погнались за своею в Египет и ништо взяли: из пяти тысяч человек едва, сказывают, двести осталось в живых изменою мамалуков. Из Сицилии послано туда два полка на подкрепление.
Спасибо за подробности о наших офицерах в Корфу; между ними есть прехорошие ребята и мне хорошие приятели. Это хорошо, что из Петербурга тебе велено ехать с Поццо, стало быть, тебя занумерили (как говаривал маленький Рихтер в Москве); вам, верно, дано препоручение, и ежели удастся, то будет и тебе награждение какое-либо. Ваша посылка, я думаю, утрет нос Италинскому, который поступил как баба. Зачем занесло его в Мальту? Приличнее было ехать в Корфу, поторопить Сенявина, предупредить англичан, самому ехать к Дарданеллам, не терять времени, как Арбутнот, и отомстить Себастиани, который угрозами и обещаниями умел взять верх над министром государства, как Россия, имеющая половину Турции в руках. Ну уж, брат, показал бы туркам русский дух Татищев, ежели бы он тут случился.
