– Нас с Чарли воспитывала тетя, – сказала я, вспоминая, как потеря родителей еще сильнее привязала нас с братом друг к другу. – У Шанель есть близкие?
– Где-то есть сестра, – сказала Аня. – Кто-то рассказывал, что у Коко, возможно, есть и ребенок, которого она представляет своим племянником, но я так не думаю. В ней мало материнской любви.
Ее голос стал тихим, что, как я потом поняла, было признаком того, что она думала о собственной дочери.
– Какие истории придумывала ты? – спросил Чарли, положив руки на стол, надежные сильные руки. Но, возможно, Аня еще не знала, что он вот так рассматривает свои руки, когда ему плохо.
– О прекрасном принце, который приедет за мной. У него светлые волосы и голубые глаза. Дай-ка посмотрю. Он выглядел прямо как ты!
– И вот я здесь. – Не в силах сопротивляться ей, не в силах продолжать эту ссору, в чем бы она ни заключалась, он взял ее руку, ту, на которой не было обручального кольца, и поцеловал ее.
– Коко знала, как использовать свою внешность, – выдохнула Аня. – Она знает, как доставлять удовольствие мужчинам. Я доставляю тебе удовольствие, Чарли?
– Ты ведь уже знаешь ответ.
Аккордеонист занял свое место в углу и заиграл печальный мюзетт парижских улиц. Там, за нашим маленьким столиком в кафе «Доум», я потянулась за багетом, а официанты в черных костюмах и белых фартуках суетились вокруг, Аня начала плакать, две крупные хрустальные слезинки скатились по ее щекам.
– О боже, – простонал Чарли. – Я не могу это выносить.
Он встал – стул заскрипел по полу, как коробка передач в плохо оборудованной машине, – и тихонько направился в сторону бара. Я села рядом с Аней и накрыла ее руку своей. Ее плечи затряслись, и она спрятала лицо в кружевной накидке. Мы сидели так довольно долго, пока накидка не упала на стол. Аня поморщилась и выпрямилась, одергивая изумрудное болеро, надетое поверх платья.
– Хочешь поговорить? – предложила я.
– Все так ужасно, – сказала она своим глубоким, красивым голосом. – Все так ужасно и так трудно. Чарли этого не понимает.
Она не стала объяснять, что именно не понял бы Чарли, но, учитывая, что у нее был муж, ребенок и любовник и она, похоже, была также влюблена в моего брата, я подумала, что ситуация вполне объяснима.
Долгий летний день подошел к концу, и вечер украл все краски. Мы с Аней сидели в серости сумерек, перемежаемых мерцанием свечей, тлеющих кончиков сигарет и фар проезжающих машин. Мы сидели снаружи, и я слышала, как Чарли спорит с кем-то в баре. Он не вернулся к нам, и когда в десять за Аней приехала машина, она наскоро обняла меня и отправилась к водителю, который уже открыл для нее дверь. Ее плечи обреченно поникли. Кто-то ждал ее на заднем сиденье: мужчина сидел, отвернувшись от кафе. Фон Динклаге.
– Аня! – крикнул Чарли, выбегая на улицу, когда машина уже отъехала.
– Ты опоздал, – сообщила я. – Присядь со мной. Выпей чего-нибудь. Чарли, что ты вообще о ней знаешь?
– Она из Варшавы. Вышла замуж совсем юной, по договоренности. Думаю, это помогло оплатить какие-то долги ее отца. Ее муж – торговец антиквариатом. Мебелью. Другими вещами.
– Антиквариат? – Она носила драгоценности, о которых герцогини могли только мечтать, и, казалось, одевалась исключительно от-кутюр. Ее мужу пришлось бы продать много стульев времен Людовика XVI, чтобы оплатить все это. Мне стало интересно, не придумала ли Аня, как и Коко, собственную историю.
