Бросить вызов Коко Шанель - страница 35

Чарли отвернулся и провел своим длинным крепким пальцем по декоративной лепнине на черном железном стуле кафе.

– Кем мы были вчера, не имеет значения.

В нем говорил врач. Прошлое можно было отрезать, как поврежденную ткань, как сломанную конечность.

Следующий день мы с Чарли провели вместе, от завтрака до отхода ко сну, и по его полной самоотдаче я поняла глубину его ссоры с Аней. Они держались друг от друга подальше.

– Просто позвони ей, – посоветовала я. Мы поднялись на Эйфелеву башню, побывали в Версале. – Слишком много садов, слишком много роз. Я устала быть туристом, да и ты на самом деле витаешь где-то вдали от меня.

– Прости, – вздохнул он. – Но я не могу просто так позвонить ей.

Нет, конечно, нет. Неизвестно еще, кто может ответить на этот звонок.

Мы сидели в тени платанов на площади Дофина, наблюдая, как старики играют в боулз. Чарли, устроившийся рядом со мной на скамейке, наклонился вперед, чтобы я не могла видеть его лица.

– Я хочу, чтобы она ушла от мужа. Поехала со мной в Бостон. Возможно, она неидеальный выбор для врача. Жениться на разведенной женщине…

– Если она вообще сможет получить развод…

– Разведенная женщина не была бы первой в моем списке, но я люблю ее, Лили. И ничего не имею против ее дочери. Я виделся с ней однажды. Ей около семи, выглядит точь-в-точь как Аня, милейший ребенок.

Чарли, мальчик, который учился на отлично и преуспевал в спорте; который встречался с девушками, чьи отцы владели банками, а матери устраивали благотворительные балы, которые занимали видное место на страницах светской хроники; Чарли, который планировал открыть частную клинику, рискнул бы всем этим ради Ани.

– Она чудесная, – согласилась я, – но…

– Стой, – прервал он. – Никаких нотаций.

Мы сидели в тишине и наблюдали, как пожилые мужчины играют в боулз с таким ожесточением и соперничеством, которые заставили меня задуматься, на какие поступки они были готовы в прежние годы ради своих любимых.

– Я очень сожалею о случившемся с Алленом, – сказал Чарли. – Не могу представить, как трудно тебе пришлось. Хотя, может, теперь и смогу, после всей ситуации с Аней. Если я потеряю ее…

– Понимаю. Тоска по Аллену – единственное, что у меня осталось.

– Тебе нужен кто-то, кто будет заботиться о тебе, кто будет здесь, рядом.

– Думаешь? Знаешь, я ведь никогда по-настоящему не оставалась одна дольше чем на месяц или два. Мой шурин не проявлял ко мне особой снисходительности после смерти Аллена, но, по крайней мере, он убедился, что у меня есть крыша над головой. Теперь я понятия не имею, на что я способна.

Он не выглядел уверенным.

– Разве сейчас не лучшее время проверить? Скоро может начаться война.

– Если и так…

Война – это что-то, что случается с другими людьми, так ведь? В течение двух лет я чувствовала неприкосновенность, непроходимое ощущение, что самое худшее уже случилось. Во всяком случае, в Париже это ощущалось сильнее всего. Ничто не способно было затронуть меня. Ничто, кроме печали моего брата.

Коко и Скиап

В пятом акте тучи сгустились. Бури, убийства, слезы и, наконец, победа.

Коко сидела в своей личной ложе в опере, стараясь не обращать внимания на пустое сиденье рядом. Снова одна. Но ненадолго, пообещала она себе.

«Гамлет» был любимой французской оперой фон Динклаге – по крайней мере, он так сказал. Другие – «Беатриче и Бенедикт», «Кармен», «Жизнь парижанки» – отличались некой фривольностью, которая годилась для танцевальных залов, но не для большой сцены. Опера должна была возвышать и вдохновлять душу, а не наполнять ее интимной эфемерной романтикой, которая улетучивается так же быстро, как пузырьки из открытой бутылки шампанского. Но вот «Гамлет»… Вагнер одобрил бы партитуру Амбруаза Томаса и либретто Барбье. Они позволили себе несколько вольностей: не было никакой финальной многолюдной сцены, где все, включая Гамлета, умирают. В этой версии, заканчивающейся на кладбище, Гамлет убивает фальшивого короля и слышит возгласы призрака своего отца: «Живи для народа! Бог сделал тебя королем!»