– Как ты великолепно говорил! – воскликнула Ольга, когда они возвращались домой с собрания.
– Правда? Мне самому кажется, что сказал я неплохо. Не понимаю, как это вышло: я ведь всегда считал себя косноязычным и не решался произносить больших речей.
А вести с фронта не радовали. Один за одним гибли наши лучшие корабли, которые составляли гордость русского флота: «Цесаревич», «Ретвизан», «Паллада». Погиб адмирал Макаров – военачальник, с которым были связаны самые обоснованные надежды русского общества на победу.
Маша, прочитав газету, ходила по дому как потерянная, не понимая, как можно жить обычной жизнью, обедать, наносить визиты, читать, учиться, когда на фронте гибнет цвет и надежда русского общества.
Столыпин был собран и деловит, выходил к семье два раза за вечер минут на десять. Маша жадно ловила каждую его фразу, в надежде найти утешение, искала и не находила ответа, как пережить ужасающее чувство беспомощности? Она со всей силой юношеского максимализма жаждала страданий и лишений, которые сделали бы ее не свидетельницей, а участницей трагедии, открывала утренние газеты с бьющимся сердцем в надежде прочесть что-то обнадеживающее… Тщетные надежды…
Газеты сеяли панику и подогревали недовольство, так велась антиправительственная агитация. Пал Порт-Артур, и левые круги ликовали: «Да здравствует победа Японии, долой самодержавие!»
1905 год Столыпины встретили в глубокой тревоге не только за судьбу России, но и за жизнь отца. Убийство министра фон Плеве, Кровавое воскресенье, гибель от рук террористов градоначальника Москвы великого князя Сергея Александровича Романова – волны насилия прокатились по стране, и было понятно, что происходящее в Саратовской губернии – это только малая часть общего волнения.
«Папа, ты не боишься?» – хотела спросить Маша и услышать – «нет». Но не решалась. Она практически забросила учебу, не могла заниматься домашними делами, когда отца не было дома. Только когда его шинель висела на крючке, девушка успокаивалась. И все-таки Маша не до конца понимала, какой опасности подвергается она сама и все члены семьи. Понимал Столыпин. Чтобы не подвергать семью опасности, он отправил жену с детьми в их родовое имение Колноберже, откуда они могли следить за пожарами Саратова только по газетным заметкам.
* * *
А в Саратове горели усадьбы, брошенные своими хозяевами. Те, кто еще вчера готов был рукоплескать речам пропагандистов, теперь убегали от революционного пожара.
В 1905 году на Столыпина было совершено первое покушение. Обычная для Столыпина поездка, деловой разговор, убеждение, уговоры, обрисованные перспективы, да и деревня была не самая бунташная. Мужики стояли спокойно, сняв шапки, задавали вопросы, кивали головами. Он не ждал выстрела, но, когда пуля пропела, вспомнил: он и князь Шаховской у барьера, и пуля не свистит, она как будто просыпается в теле, обретает ужасное подобие жизни. А сейчас боли нет, но летит новая пуля.
– Вон, смотри, стервец, вон он! Лови! – раздались крики, и Петр Аркадьевич бросился в погоню, не рассуждая.
Его остановил князь Оболенский, чиновник по особым поручениям, – схватил за руки и не дал ходу.
Смутьянов поймали, допросили, посадили. И стало понятно, что нужно вызывать подкрепление из Москвы, что большой крови не избежать. Виновных накажут, но пострадают и невинные. Да и кто их теперь отделит, невинных от виноватых? Распропагандированные мужики, с одной стороны, с другой – мужики обыкновенные, которые и не хотят бунтовать, а заставляют их, так что тошно становится от забастовок. Начинаются погромы с «правых» позиций: идут бить евреев, учителей, земских служащих.
