И не умирает. Хоть ты что с ней делай. Блокадница. Что вы хотите: те, кто выжил тогда, – это вообще достояние нации. Вот кто это. Ей вообще всё по барабанубыло. Ни хера, ни ножа не боялась.
– Сынки, – это она им говорит, агентам Смитам – в этой квартире родился мой дедушка. При Александре IIIМиротворце. До исторического материализма. Родился папа. Царство ему небесное. При Николае Кровавом, и я тут родилась при Кирове. И умру. При Собчаке-демократе, видимо.
– Умрёшь, бабка, умрёшь. Не мешай расселяться! – и все весело расселяться стали.
А бабка жила в самой лютой комнате. Бывшая ванная в виде бассейна с мраморными статуями вокруг. Вот она в бассейне и жила мраморном: диванчик, шкафчик, семь слонов, телевизор и книги. Всё рационально. В ванну даже по малой нужде можно сходить, да и вода – вот она. Удобно всё. И посередине бабка.
Ну, агенты: «Хо-хо-хо, ха-ха-ха, вот бабка жжёт!» А договоры уже все подписали. Канадец деньги прямо снежками кидает. У людей смотровые на руках, и квартира потихонечку пустеть начала, поехали люди за счастьем. А бабулька та ходит, всех поздравляет, за всех радуется, помогает, письма, говорит, будет писать, из окошка машет, обещает в гости приехать.
И как-то всё! Люди кончились. Осталась одна бабка. Пришли агенты. Бац, дверь закрыта.
Они звонить. Там бабка:
– Хто тама?
– Это мы, агенты.
– А я одна! Боюсь и хрен кому открою! Я голая! Ха-ха-ха! Сейчас собаку с милицией вызову.
Приезжают собака с милицией. Агенты рогом в дверь бьются, орут: «Наша хата!» А менты, как назло, тоже питерские интеллигенты. Ну, сейчас таких туда не берут.
– А договор у вас с бабкой есть? – спрашивают.
– Нету, – присмирели агенты.
– Она тут прописана?
– Прописана, – агенты говорят.
– Прописана! – бабка говорит. – Вот мой паспорт, вот квитанции за свет.
– Ну а что же вы тогда? – удивившись, говорят менты с какой-то обидой даже. Те в вой:
– Бабка! Ё-моё, доллары, канадец, ыыыыы. Все уехали! Однокомнатную вам ванну дадим.
– Ой, сыночки, ой, что ж вы так с собой делаете? Вас, наверное, и бандиты теперь убьют?
– Ой, убьют! – те взвыли.
– Я же вам, козлам, говорила? – металлом, чеканя слог, по-дзержински сказала бабка. – Тут мой дед родился при Александре III Миротворце, и папа родился при Николае Кровавом, ну и я умереть тут хочу. При Собчаке-демократе, прости господи.
– Умрёшь, умрёшь! – взъярились агенты.
– Как это умру? Попрошу эти слова занести в протокол, – бабуля трупов не боялась. Она войну прошла. И умела убивать. Она таких, может, в блокаду ела. В фарфоровой супнице Кузнецовского завода. Мельхиоровой ложкой бульон мешая.
А менты и правда чисто питерские попались и пролетарским гневом воспламенились, и типа на особый контроль бабку и квартиру.
Ну, нечего канадцам тут снежками туда-сюда раскидываться. На Пушкинской улице.
Павлик замолчал и неожиданно метким щелчком попал бычком в урну, стоявшую в четырёх метрах. С аплодисментами взлетели голуби. Кувыркаясь, сделали облёт вокруг памятника и прилетели на то же место. Тоже кайфовали, видимо, от весны.
– Ну и чем кончилось? – даже я был заинтересован.
– А ничем. закурил Паша следующую сигарету- Канадец умер. Пойдём-ка ещё шарахнем по пивку.
И мы пошли к выходу.
В это время в садик зашла пара негров с ребёнком. Ребёнок ныл и скандалил. И смотреть его было противно.
– Йоу, нигер, завязывай эту хуйню, – сказал один из негров на чистейшем русском. И ребёнок мгновенно затих. Они расселись на белой лавке и, подняв черные лица к солнцу улыбнулись
