– Как это вообще связано с учёбой?
– Математику потренирую.
Юля недовольно помотала головой и отложила книгу. В этот раз разворотом вниз, чтобы страница, которую она никак не может преодолеть, снова не спряталась.
– Ладно, – согласилась она, доставая бумажник, – можешь посчитать.
Глаза Егора заискрились от счастья, как бенгальские огни. Он взял бумажник и, усевшись рядом с сестрой, выпотрошил его перед собой. Юля чуть отодвинулась от брата, чтобы их локти случайно не пустились в драку, и вернулась к книге. Прочитав несколько предложений, она поймала себя на том, что не понимает, о чём читает. Все её мысли были заняты деньгами, и не было ни одной, которую бы заинтересовало творчество Гоголя. Однако Юля всё же попыталась сосредоточиться, вернулась в начало абзаца и, дойдя до его конца, окончательно поняла, что всё бесполезно: предложения в голову попадали, а их смысл где-то терялся. Тогда она оставила книгу и подошла к окну, излюбленному месту для придания размышлениям. Положила руки на подоконник и стала любоваться заснеженными улицами. Метель к этому времени покинула Малумск.
Егор распределил все деньги на стопки по номиналу. Настоящим небоскрёбом, по сравнению с остальными, оказалась стопка из тысячерублёвых купюр. В самой маленькой стопке было всего два этажа, но зато каких – по пять тысяч рублей каждый. Именно с этой Егор и начал подсчёт, спускаясь по номиналу сверху вниз.
Пока брат занимался финансами, Юлю, погрузившуюся в раздумья у окна, загрызала совесть. Сначала она поспорила на деньги, потом своровала, а теперь почти без сопротивления разрешила пересчитать содержимое чужого кошелька. Если бы ещё вчера кто-либо сказал, какими злодеяниями она наполнит следующий день, то она бы повертела у виска и назвала бы того несусветным фантазёром. Но теперь, после всего, что натворила, она вполне могла допустить, что завтра ложь для неё станет обыденностью, спустя неделю, в ней пробудятся зависть и алчность, а вскоре она и вовсе начнёт тащить себе в карманы всё, что излишне криво или косо лежит. «Я не должна этого допустить, – думала она. – Я должна сохранить себя человеком».
– Сто двадцать четыре тысячи четыреста рублей, – произнёс Егор таким тоном, словно сам не верил, что бывает столько денег, и повторил ещё два раза, чтобы не забыть такое длинное число.
– Семьсот, – поправила Юля.
– Что семьсот?
– Сто двадцать четыре тысячи и семьсот рублей. Ещё ведь триста у тебя.
– Ну так они же у меня. Здесь-то их теперь нет.
– Всё, посчитал, теперь складывай обратно, – сказала Юля и подошла к брату проконтролировать, чтобы каждая купюра вернулась в бумажник, а не затерялась случайно где-нибудь под одеялом или в штанине.
– Подожди. Тут ещё всякие кармашки, – сказал он, и его рука тут же оказалась в бумажнике.
– Егор, прекращай ковыряться в чужом кошельке. Это неприлично.
– Ой, да ладно, мы же уже начали. Какая теперь разница?
Юля с яростью вдохнула и выдохнула через нос, да настолько громко, что это, наверное, услышал весь дом.
Егор тщательно проверял каждый внутренний кармашек в надежде отыскать что-нибудь ценное, но ни ценное, ни бесценное ему не попадалось. Однако он не подпускал к себе уныния и продолжал поиски, которые не собирался останавливать, пока не убедится, что всё свободное место действительно свободно, а не занято чем-нибудь интересным.
Юля глядела на это безобразие, и её терпение испепелялось, словно его, как сено для скота, высушили на солнце, спрыснули бензином и вкинули зажжённую спичку. Она уже была готова выхватить бумажник из рук брата, сама сложить всё на место и строго-настрого запретить прикасаться к чужим вещам, как вдруг он что-то нашёл:
