Бурное - страница 13

– Я в командировке в Алматы. А живу в Мюнхене, – так же отстранённо в тон ему ответила Ирина.

– А где работаешь?

– В фармацевтической компании.

– В офисе сидишь? – с удивлением спросил Нуралы.

– Да, – Ирине захотелось спросить, что удивительного видит Нуралы, в том, что она работает в офисе, но она не успела.

– Замужем, дети есть? – на хорошем русском без акцента вклинилась в разговор Алия.

– Я в разводе, – Ирина помолчала, – детей нет.

Алия сочувственно покачала головой. Они ещё что-то спрашивали, Ирина коротко отвечала и думала о том, как бы ей уйти. В присутствии жены разговор не клеился.

Наконец с улицы раздался мужской голос, позвал Нуралы. Нуралы замешкался на минуту, потом твёрдо сказал, что должен ехать. Что был очень рад увидеться. Пожал ей руку, на пару секунд задержав в своей ладони, и ушёл. Просто вышел, без объятий и прощальных слов.

Без него ей здесь было нечего делать, поспешила уйти. Жена Нуралы набрала наскоро в пакет орехов и конфет со стола. Догнала её во дворе: «Сарқыт»[3]. Ирина с недоумением взяла пакет, пробормотала слова благодарности и вздохнула с облегчением, когда вышла за ворота. Второпях покинула улицу, и на другой села на скамейку около дома, в котором, – она его легко узнала по резному коньку, – раньше жила семья Шнайдеров. Они уехали в девяносто первом, сразу когда рухнул Советский Союз.

Бабушка Шнайдеров почти всегда сидела на этой скамейке, и не одна, а с соседками, такими же старушками. Бабули вязали, плели разговоры и макраме. Тогда макраме вешали на окна и двери, надевали на горшки для цветов.

Бурное – райцентр, большое село, несколько тысяч человек, но бабушки знали почти всё обо всех. Наверное, только о новоприбывших не могли рассказать. А после алматинского восстания в восемьдесят шестом сюда потянулись и отчисленные студенты, и уволенные с работы. Некоторые из них у родственников поселились, кто-то дома купил или снял. Не так чтобы их много было, но они отличались от сельчан и вызывали интерес.

Спустя почти тридцать лет бабушек тех наверняка нет в живых. А нынешние не выходят, приглядывают за внуками, что ли. В советское время у людей больше свободного времени было, получается.

Бабули тогда вроде бы макраме плели, но и каждого, кто проходил, оглядывали с ног до головы.

Ирина в детстве мимо старалась быстро пробежать, но бабули успевали потом матери доложить, что она колготки порвала, и ещё был случай – сумку с хлебом уронила.

Сейчас Ирине захотелось вернуть то время. Прошла бы она мимо, а бабуля её узнала и по имени окликнула: «Ира, ты?»

Наверное, Ирина кинулась бы к ним и расцеловала каждую. Спросила, как дела, как здоровье, пусть бы их лица засияли радостью. Они бы смахивали слезинки и рассказывали, перебивая друг друга, где, кто из старых бурновцев и когда приезжал.

Но никого нет на скамеечке. Ирина сидела одна и смотрела на родную улицу глазами повидавшими побольше тех бабушек. Да и что они видели дальше базара в Джамбуле? Музей Ленина в Ташкенте?

А тополя всё так же шелестели листвой в вышине, и ветер без устали гонял горячий воздух.

Посредине улицы – дорога, достаточно широкая, двум машинам разъехаться хватит. С обеих сторон – за деревьями заборы и дома с пыльными стёклами окон.

А когда-то давно окна хвастали перед соседями плетёным ажуром, у кого тоньше и белее, у кого самые чистые стёкла, у кого на стене табличка: "Дом образцового содержания". Ирина по дороге в магазин или со школы любила занавески разглядывать, и угадывать, что за окнами. В Бурном почти все дома одноэтажные, на невысоком фундаменте, и окна как раз на уровне глаз.