Мика взглянул на меня, словно увидел перед собой ветерана Куликовской битвы, а не старого друга, и, что гораздо хуже, рассмеялся. Таким сочным, звонким смехом, который невозможно повторить, если тебе на самом деле не смешно или смешно, но истерически.
– Ты серьезно? – наконец заговорил он, все еще посмеиваясь. – Ты серьезно думаешь, что мы специально все это придумали? Тебе не кажется, что у тебя паранойя?
– А тебе не кажется, что ты охерел?! – крикнул я и вскочил со стула. – Тебе не кажется, что ты слишком далеко зашел со своими шутками?! Я вчера чуть с ума не сошел, пытаясь понять, что вообще со мной происходит! А ты мне: у тебя паранойя…
– Тише-тише, – совершенно серьезно ответил Мика. – Присядь, успокойся, я тебе сейчас все объясню. Хотя бы то, что сам чувствую и понимаю.
Я присел, но не успокоился.
– Ну?
– Начнем с того, что Японец на самом деле был.
– Это я и без тебя теперь знаю.
– Был и коктейль, – продолжал Мика, – и был, как ты говоришь, сон.
– Тогда почему вы мне наврали, что ничего не было?
– В этом-то все и дело. Когда ты вырубился, мы почувствовали какое-то странное ощущение, предзнаменование, что ли. Первым его заметил Ил. Он сказал: «Мне кажется, Альберту лучше соврать про Японца. В голове так зудит, мол, не поворачивай за угол, не поворачивай, вот я и думаю, действительно не нужно поворачивать, то есть говорить о нем». Мы с Кротом согласились, потому что сами слышали почти то же самое. Мы не хотели тебя обманывать, просто почувствовали, что должны так сделать. Мы просто…
– А если бы твой голос заставил меня убить? – перебил я. – Что тогда?
– Альберт, это не голос, а ощущение. Ил так выразился, чтобы было понятней. Мы не знаем, как его назвать.
– Интуиция.
– Вроде того. Но слишком сильная интуиция. Я же говорю: какое-то предзнаменование, что ли, не знаю.
– Допустим. А как ты объяснишь то, что вчера в зеркале я увидел не себя, а пятнадцатилетнего японца? М? И, кстати, я ведь звонил вам: тебе, Илу, Кроту, – но никто из вас, долбанных экстрасенсов, не соизволил взять трубку.
– Подожди-подожди, – задумался Мика. – Ты хочешь сказать, что перед сном ты видел не свое лицо, а чужое, так?
– Именно.
– Ты уверен?
– А что, раз ты начал верить всяким непонятным ощущениям, то мне теперь нельзя верить своим глазам?
– Нет, конечно, я… я просто не понимаю. То есть ты увидел в зеркале совершенно другого парня вместо себя, причем не просто парня, а японца, да?
– Да.
– И что ты сделал потом?
– Попытался вымыть лицо, позвонил вам, затем упал на пол, нашел там визитку и, кажется, потерял сознание.
– А визитка была Японца из бара?
– Да.
– Господи… – Мика взял бутылку пива и сделал несколько очень больших и громких глотков. Словно звук его горла мог помочь ему вернуться к реальности. К реальности, где не было ни баров, ни японцев, ни друзей-шизофреников, и были лишь огромная дача, пиво и морозный февральский полдень…
– Слушай, а ты ведь проснулся на кровати, так? Я же приехал за тобой, и ты лежал там. Сам ночью перебрался или кто-то помог?
– Не знаю.
– То есть?
– То есть я не знаю, каким образом я оказался в своей кровати. Я не просыпался ночью.
– Ты уверен, что это был вообще не сон? Может, тебе снова приснилось, и ты просто не смог понять? Такое часто бывает.
– Уверен. Полностью.
– Может, тебя поднял сосед?
– Не вариант. Он бы меня даже не заметил.
– А может…
– Да, Мика, вот именно, что может. Может быть все что угодно, и самое страшное, что я не представляю себе масштабов этого «может».
