Телефон его недоступен, и это сильно тревожит меня. Чем ближе вечер, тем сильнее моя тревога.
— Где же ты? — машинально кручу в руках серебряный крестик на цепочке.
Прозвон родителей друзей тоже ничего не дает. Никто не знает, где Паша.
А потом позвонил он…
Его амбалы приезжают не через двадцать минут, а раньше, но я готова давно. В машине меня усаживают на заднее сидение, практически не разговаривают.
— С моим сыном все в порядке? — спрашиваю у мужчин.
— С ним все в порядке, — отвечают мне безэмоционально.
Всю дорогу не могу найти себе места. А вдруг его обидели? Вдруг избили или сделали еще что-нибудь ужасное?
Все накручиваю и накручиваю себя.
Когда машина останавливается у большого загородного дома, я выскакиваю из машины и тут же, не дожидаясь приглашения, бегу в дом.
Иван Островский определенно изменился.
Стал крупнее, из лица ушла юношеская мягкость, взгляд стал острее. Весь его вид будто кричит: не подходи — убьет!
Я бросаю на него взгляд лишь мельком, главное сейчас — мой сын. Его я нахожу в углу.
Взгляд виноватый, губы поджаты.
— Мам.
Бегу к нему и обнимаю.
— Что они с тобой сделали? — дрожащими пальцами веду по рукам сына.
Он весь взлохмаченный, в царапинах.
— Ма, да все в порядке, я просто в розовый куст свалился.
— Что за бред! — выхожу из себя.
— Он правда на клумбу упал, — подает голос Островский.
— А вас я вообще не спрашивала! — огрызаюсь.
Пашка замирает.
— Что тут вообще происходит?! Что мой сын делает в этом доме? — оборачиваюсь к Ивану, закрывая собой сына.
Хотя это сложно так назвать, потому что Паша выше меня и закрыть его у меня уже не получится.
Островский сидит за столом.
Взгляд соответствует фамилии — острый, внимательный.
Он осматривает меня оценивающе с ног до головы, совершенно не стесняясь.
— Мы знакомы? — спрашивает вместо ответа.
Сердце мое, словно сорвавшись, летит куда-то вниз.
Значит, не узнал…
— Нет! — заявляю решительно.
На мне широкие джинсы и серый вязаный свитер. Фигура скрыта. Цвет волос у меня давно другой, к тому же после родов мои волнистые волосы неожиданно перестали виться из-за расшатанного гормонального фона.
Мне сложно судить, похожа ли я на старую себя.
Пятнадцать лет прошло…
Хотя я Островского узнала бы и через сотню лет.
Но дело не во внешности. Дело в ощущениях, что словно устраивают пляску у костра. В долбаных мурашках, которые бегут по рукам и ногам, когда наши взгляды соприкасаются.
Мы знали друг друга восемнадцать лет. Не дружили, нет.
И тем не менее факт того, что он меня не узнал, говорит о многом.
Печалюсь ли я по этому поводу?
Пятнадцать лет прошло! Я давно должна была забыть, но…
Нет, все помню, как вчера. Все-все…
— Нет, мы с вами не знакомы, — повторяю твердо.
Иван не отводит от меня взгляда. Не верит? Или что?
Дверь в кабинет открывается, входит мужчина с чемоданчиком.
— Всем добрый вечер, — произносит он, и атмосфера меняется, становится менее напряженной.
— Проходите, Яков Тамирович. Алена, и вы присаживайтесь.
Тяну Пашку вниз, на диван. Мужчина тоже садится, а вот Иван, наоборот, встает и отходит к окну.
Смотрю на него украдкой.
Возраст к лицу этом подонку. Все в нем так, как надо.
Взгляд сам по себе падает на сына. Я и до этого видела в его чертах оттенки семьи Островских. Интересно, сам Иван видит это или предпочитает игнорировать сей факт?
Потому что сын на меня, можно сказать, и не похож вовсе.
— Итак! Меня зовут Яков Тамирович, я юрист Ивана Геннадьевича. — начинает мужчина и окидывает нас с Пашей пристальным взглядом. — Я так понимаю, зачинщик беспокойства найден, и нам осталось выяснить самое главное.
