17. Глава 16.
Алина.
Это была ужасная ночь. Из-за своего разбитого душевного состояния я не уследила, что Егорка не в порядке. Около трех часов ночи у него начался лающий кашель, поднялась температура. Конечно, я дала ему жаропонижающие. Но результата от них оказалось мало. Малыш мой все время плакал, градусник упорно показывал все большие значения. Но даже не это самое страшное. Смущало его поверхностное свистящее дыхание.
К пяти утра стало понятно - у Егора острый обструктивный бронхит, затрудненность дыхания, а это не шутки. Я сама врач и знаю страшные случаи. Терминальная стадия у детей может наступить очень быстро, а за ней следует остановка дыхания и сердца.
Пришлось судорожно вызывать скорую помощь. Только ехала она около сорока минут, которые показались мне вечностью. Еще и Рома не отвечал, видимо, был на дежурстве, а возможно и на операции.
Когда врачи наконец прибыли, я сама была уже на грани обморока. Егору становилось все хуже, благо медики попались толковые, сразу оценили серьезность ситуации и забрали нас в больницу.
Егору поставили несколько уколов, но они не дали быстрого результата. По прибытии в отделение моего малыша забрали в реанимацию. Естественно, меня туда не пустили. И это страшно. Страшно несмотря на то, что я врач, знаю правила, понимаю, почему они прописаны. Раньше они казались мне объективными. А сейчас… Я на себе испытываю, насколько они бездумны и жестоки. Как можно вырвать настолько маленького ребёнка из рук матери и оставить её за дверями в полном неведении, а малыша совершенно растерянным, бьющимся в истерике среди чужих людей?
А каково остаться матери с пониманием, что твой маленький родной человечек сейчас больше чем когда бы то ни было нуждается в материнской поддержке, но перед твоим носом захлопывается дверь, и ты остаешься один на один с ледяным страхом за ребёнка?
Конечно, Егор был напуган. Он и раньше настороженно относился к посторонним, а сейчас был просто в панике. Плакать в полную силу уже не мог, только жалобно, хрипло поскуливал, прижимаясь к моей груди, пока ехали в скорой. А когда его забрали и уложили на каталку, снова начал биться в истерике из последних сил.
Как и я. Только уже одна в коридоре больницы.
Крики его стояли в ушах, доводя до отчаяния. Хотелось отогнать всех от ребенка, но все же я понимала, что сейчас лучшее, что могу - это ждать.
Не знаю, сколько я просидела там на каком-то убогом диване, читая про себя все известные молитвы.
Я никого и ничего не замечала, пока рядом со мной не прогнулся диван. На плечи легло что-то теплое. Я только сейчас поняла, что меня трясет, то ли от холода, то ли от нервов. А теперь меня окутал такой знакомый, родной запах. Подняла глаза - Олег. А на моих плечах его пиджак.
Ветров тоже взорванный, потрепанный, но так необходимый мне сейчас. Он снова рядом в момент, когда я особенно уязвима, открыта, беспомощна.
Но в данной ситуации не до анализа. Я настолько разбита, что мне болезненно необходима поддержка близкого человека.
Олег обнимает, я сдаюсь. Прижимаюсь к нему, кутаюсь в теплые объятия. Напряжение последних часов прорывается слезами. И мне так хорошо плакать в его руках. Плакать о Егоре, плакать о нашем не случившемся счастье, о наших разрушенных жизнях.
Могла ли я тогда что-то изменить? Этот вопрос я задавала себе много раз. Кто виноват, что все так случилось, и в какой момент еще можно было все переиграть?
