Решётки и двери закрылись за мной. Как в тюрьме.
Я медленно шёл по коридору в изолятор. Видимо, рвался, раз сразу посадили. Я открыл дверь. Белые мягкие стены и пол тут же ослепили меня. Чёрт, когда везде сделают нормальное освещение?! Я потёр красные от недосыпа глаза и огляделся.
В углу, сгорбившись, сидела маленькая худенькая фигурка. Тёмные короткие волосы хаотично торчали из стороны в сторону. Своим приходом я издал серию микроскопических шумов, которые мышиные ушки быстро уловили. Казалось, будто они чуть дёргались, как у маленького животного. Я стал гадать, какого действительно оно пола и возраста.
Ответ последовал сразу: она повернула голову и большущие синие глазищи, красные от слёз, сурово уставились на меня.
– Ещё один, – прошептал сбивчивый голосок.
– Мы можем поговорить?
Крутит головой. Разговор не состоится.
– Я вернусь, когда тебя переведут в палату.
Кивок. Она уставилась в стену. Я тихонько вышел.
***
Я вошёл в палату спустя несколько часов. Девушка что—то искала в прикроватной тумбочке. Огромная футболка больничного костюма свисала с миниатюрных плеч и худых рук, которые осторожно перекладывали вещи.
– Можно?
– Да.
Я прошёл в комнату и присел в небольшое кресло. Пациентка весьма неуклюже забралась на заправленную кровать и скрестила ноги по—турецки. Пара бездонных синих глаз стала пристально смотреть на меня, изучая, вычисляя уровень угрозы. Худенькое лицо с остатками детской пухлости, тёмные прямые пряди волос, брови и крепкая шея – она напоминала чуть потрёпанную шарнирную куклу.
– Итак, – начал я. – Как тебя зовут?
– Ника Псих, – прошептала она, почесав затылок.
– Не бойся, я не буду смеяться, – я улыбнулся.
– Спасибо. Простите, если напугала тогда. Просто разговор бы у нас точно не получился бы, ну, или был бы равносилен беседе с кабачком. И п-простите, пожалуйста, за то, ч-что я вырывалась… мне было страшно.
– Ничего, я понимаю. Я Доминик Кейн – твой лечащий врач.
Внезапно Ника распахнула широко глаза и, изогнув бровь, уставилась на меня.
– Мы с тобой тёзки.
– В смысле?
– Я же Доминика, – засмеялась она.
Я улыбнулся и моргнул.
– Ой, а я могу называть тебя Домиником? «Доктор Кейн» звучит слишком официально.
– Можно просто: Дом.
– Нет. Мне не нравятся сокращённые имена. Полное тебе идёт. Оно огненное, как солнце на закате.
– Разве у имён есть цвета? – спросил я.
– А почему нет? Моё, например, чернильное, – Ника взъерошила волосы. – Мне кажется, вопрос лишь в нашем воображении. Почему бы небу не быть жёлтым, если я так хочу?
– А как же законы физики?
– Их придумали те, кто хочет власти, Доминик. Одинаковое мышление – абсолютная власть.
– Ты считаешь, что всё подвластно разуму?
– Наоборот, чем меньше в тебе рациональности, тем больше ты понимаешь, – Ника почесала затылок.
– Хорошо. Что ты помнишь о себе?
– Ничего, кроме имени. Со временем я вспомню, но это не точно. Сестра Бонни, кажется, сказала, что мне отменили кое—какие таблетки, может, поэтому я начинаю вспоминать. А ещё было бы здорово перекусить. В животе как-то уж жутко урчит.
– Я скажу Бонни, – я улыбнулся и вышел из палаты.
Бонни, девушка среднего роста с пухленькими щёчками, расписывала и раздавала указания подопечным.
– Туда… Да, бог с тобой! Нельзя это проводить сейчас, дурында…
– Бон—бон?
– О, Дом, – старшая медсестра нашла меня взглядом и поманила меня рукой. – Как успехи?
– Всё нормально. Доминика просит её покормить.
