– Бедняжка! Я видела, в каком состоянии её сюда привезли: худющая, дрожит периодами. Нельзя так с ней: психи же, как дети малые. Прости меня: это я попросила начальство тебя направить. Наш Клайди, конечно, мировой лекарь, но он не умеет общаться с детьми и жертвами. И сам он… туша такая… – Бонни стала набирать номер, стуча белыми ноготками по кнопкам. – Бенни, иди к чёрту со своими графиками. Это не дурдом, а психушка какая—то! Прости, Дом… Тебе бы тоже поесть. Хочешь?
– Нет, спасибо. Дети из третьего корпуса пади скучают?
– Скучают, Дом, даже очень. Они тебе пачку рисунков передали и плитку шоколада, – медсестра положила красную папку на стол.
– Передай им, что я благодарен, – я взял рисунки и ушёл.
***
Ника заканчивала трапезу, когда я вернулся в палату. Длинные тонкие пальцы ловко обхватывали вилку, на выдаче которой я настоял – не было причин лишать больную чудес цивилизации. Отложив приборы, Ника промокнула губы салфеткой, проявляя в этом действии приторможенную аристократичность, машинальность.
– Ты снова здесь?.. Нет, я должна была не так сказать… Дура…
– Всё хорошо, – я положил папку и плитку шоколада на тумбу.
– Что это? – поинтересовалась Ника.
– Шоколад и рисунки. Хочешь?
– Да. Я никогда не пробовала шоколад. Или я просто не помню, – девушка осторожно взяла предложенный мраморный кусочек и положила в рот. Синие глаза вспыхнули мелкими искорками. – Как вкусно!
– Я тоже люблю. Чем реже ешь, тем меньше надоедает.
– Ты редко ешь шоколад? Это сумасшествие, Доминик, сумасшествие свободного мира.
– Да, мне просто некогда…
– М—да, время убивает. С каждой минутой мы приближаемся к смерти. Часы лишь пугают.
– Ты самый интересный пациент, – сказал я, удивляясь очередной спонтанной фразе.
– В заточении, даже под таблетками, есть время подумать. А, может, я просто что—то вспоминаю. Недавно, например, я вспомнила, что в детстве мама водила меня на шоколадную фабрику. Я видела, как делают плитки белого шоколада с мятой, вафлями и фисташками, – Ника почесала переносицу.
Синие глаза робко посмотрели на меня.
– Я мало что помню. Со мной что—то сделали, я не могла просто здесь оказаться, я чувствую.
Я заметил на тумбочке «Вино из одуванчиков» Рэя Брэдбэри.
– Тебе нравится читать?
Девушка улыбнулась.
– Сестра Бонни принесла мне эту книгу. Сказала, что чтение помогает упорядочивать мысли в голове. Мне нравится книга, Доминик.
***
Так прошли три дня. Ника каждый раз рассказывала новую историю то про неправильные калькуляторы, то про пересохшие цветы в вазе, то про что—нибудь космическое. И сама она была космической, но взволнованной и заторможенной иногда. Каждый день я всматривался в её движения, выслушивал малейшие колебания голоса, но не мог понять, что не так.
Джо уехал. Моя ежедневная рутина приобрела все оттенки грязи: живительное солнце прощало облака, которые пеленой закрыли небо. Противный осенний дождь размывал дороги. Желания шевелиться вообще не было, однако же, да, работа, она самая, хоть как—то разбавляла серость.
В пятницу я строго наказал всем подчинённым своего отделения пациентов стеречь с усердием и таблетками бездумно несчастных не поить.
В воскресенье я преспокойно развалился на ковре перед телевизором в своей растянутой футболке и свободных пижамных штанах. Шло какое—то глупое шоу, где люди только и делали, что орали друг на друга. И ради этого мы смотрим телевизор? Погода ужасная. Капли скрипят, сползая по стеклу. В углу остывает паста с морепродуктами.
