Царь-инок - страница 28

Осенью в Москву возвращалась Мария, бывшая королева Ливонии, единственная наследница удельных старицких князей и троюродная сестра государя Феодора. Сопровождал Марию английский посол Джером Горсей, доверенное лицо Бориса Годунова.

Покинув ненавистную Польшу, Мария радовалась до слез, что все – и несчастливый брак с Магнусом, и полуголодное существование в Риге, и надменность королевских стражей, охранявших ее, – все теперь в прошлом. В прошлом был и Иоанн, когда-то уничтоживший под корень всю ее семью и насильно выдавший юную Марию за герцога Магнуса, руками коего мечтал заполучить Ливонию. О, как она ненавидела их все эти годы, как рыдала, смеясь, не в силах скрыть своего счастья в день смерти нелюбимого мужа, промотавшего все состояние и открыто жившего с другими женщинами. Марию же он презирал и называл грязной свиньей. Ее, правнучку Ивана Великого! Так же неудержимо она радовалась смерти Иоанна, коего с детства ненавидела и боялась. Теперь она порой мечтала о возвращении в Россию, но не в Старицу – в опустевшем тереме отца она не смогла бы жить…

И когда из Москвы прибыл Горсей, у нее появилась надежда, что вскоре все изменится.

– Государь прослыл, в каком бедственном положении живет его сестра, и пожелал вернуть вас в Москву, – говорил посол с уважением и почтительностью, от коих Мария успела отвыкнуть. Горсей улыбался лучисто и искренне, обещал Марии блага и почет, место при дворе и брак со знатным вельможей, и Мария верила, ибо она помнила Феодора с детства, он не такой, как его отец, он хороший и добрый.

Решили выезжать немедленно. И каково было удивление Горсея, когда он спросил у Марии, где же ее вещи, она ответила, что вещей у нее нет…

Выезжали рано утром, еще в предрассветных сумерках, и возок летел так стремительно, словно за ними была погоня. Горсей, Мария и ее дочь, пятилетняя Евдокия (самое дорогое и прекрасное, что осталось у Марии после ее несчастливого брака), ехали в одном возке. Евдокия звонко смеялась, радуясь скачке, все лезла Горсею на колени, один раз даже схватила его за треугольную бородку. Посол умело скрывал раздражение, улыбался, мягко отстраняя от себя девочку – племянницу самого государя, пока Мария, наконец, не усмирила дочь и не усадила рядом с собой.

Всю дорогу Горсей невольно любовался Марией, необычайно стройной, в отличие от большинства русских женщин. На ней было зеленое платье с широкими рукавами, самое простое, без излишеств, которые Горсей видел в нарядах европейских женщин, талию подчеркивал узкий корсет, темные волосы были собраны под высоким чепцом. Пожалуй, она была хороша! И сейчас, спасая еще совсем молодую женщину из ее бедственного положения, Горсей был доволен собой! И позже в своих воспоминаниях он изобразит отъезд Марии из Риги как бегство, чуть ли не им самим организованное.

Все пути для возка Горсея были открыты, их нигде не посмели остановить – договоренность Посольского приказа с королем действовала. Мария и сама не заметила, как возок миновал города, к середине дня оказавшись на русско-литовской границе, где их встретил посланный Борисом конный отряд. Закованные в броню ратники с почтением склонились перед сидящей в возке Марией и, оседлав коней, попросили княгиню поторопиться…

После нескольких дней пути они достигли наконец Москвы. Глядя в окно возка, Мария осматривала город, значительно разросшийся с того дня, когда она была здесь в последний раз. Тогда он был наполовину разрушен после нашествия крымского хана, сейчас же среди покрытых желтой листвой садов грудились во множестве слободки, возвышались поодаль боярские терема, тускло блестели купола многочисленных церквей и соборов. Евдокия замерла у окна, привыкшая к каменным и серым европейским городам, а теперь пораженная незнакомыми дотоле ей видами, с восторгом спрашивала: «Мамо, а что это? А это что?» (Говорила девочка по-русски, Мария воспитывала ее вне латинского влияния.)