В пользу этой теории говорила
патологическая ненависть юного великого князя к курению, страсть к
изобретательству и способности к математике. Либеральные взгляды объяснялись
очень просто: Николай Павлович понял ошибки своей политики, которые привели
страну к поражению в Крымской войне, и вернулся на землю, чтобы их исправить.
Святой Петр самоубийцу в рай не
пустил, а ада, по мнению сторонников этой версии, Николай Павлович тоже не
заслуживал – вот и вынужден был скитаться между небом и преисподней, пока не
смог удержаться на земле в теле собственного внука.
Впрочем, многочисленных ненавистников
покойного государя эта версия никак устроить не могла, зато либерализм
Александра Александровича приводил в экстаз. И тут им на помощь пришел
лондонский изгнанник. Материалист Герцен ни в какой спиритизм не верил и кинул
свою версию исключительно, чтобы поиздеваться. Ну, да! Дух Петра Великого тоже вызывали.
Почему собственно Николая Павловича, а не самого Петра Алексеевича?
На Петра принц походил своим
вызывающим демократизмом. Впрочем, и Николай Павлович любил с народом
обниматься. Если конечно народ его поддерживал.
Все помнили историю про то, как он
читал свой манифест в тот самый день 14 декабря 25 года на Дворцовой площади.
Его окружила толпа, два георгиевских кавалера предложили себя в телохранители,
подошел верный батальон Преображенского полка.
«Ребята! – обратился император к
собравшимся. – Не могу поцеловать вас всех, но – вот за всех!»
Заключил в объятия первого
подвернувшегося под руку мещанина Луку Чеснокова и расцеловал его. А потом
народ передавал друг другу царский поцелуй, словно в середине декабря наступила
Пасха.
Можно представить себе в этой роли
юного князя Александра Александровича? Можно! Еще как можно!
Только «мы Вольтеров в тюрьму не
сажаем» очень на его деда не похоже. Впрочем, не похоже на Николая семи
последних мрачных лет России. А юный великий князь Николай Павлович вел себя
совсем иначе. И вполне мог приютить у себя в Инженерном училище какого-нибудь
опального либерального профессора, изгнанного из университета. Да еще
благодарить гонителя за хорошего преподавателя, который теперь все время может
посвятить подведомственному Николаю Павловичу заведению.
Можно представить в этой роли
Александра Александровича? Еще как!
На Петра было похоже безудержное
реформаторство этого мальчика: и борьба с «ятем», и проект патентного бюро. Но
и все реформаторство было пока в духе Николая Павловича: покойный государь и
писал без «ятей», и пулю Минье усовершенствовал.
Так что, если уж верить в переселение
душ, граф больше склонялся к версии про Николая Павловича. Даже, если это
кому-то не по сердцу!
- Толстой, а ты заметил, какой у него
был взгляд, когда он произнес это имя: Софья Перовская? – спросила Софи.
- Честно говоря, нет, - удивился граф.
- Писатель должен быть наблюдательнее,
- заметила она. – Холодный стальной взгляд, как у его деда! И, когда он узнал,
сколько ей лет – ничего не изменилось! Он сумасшедший. Наверняка считает, что
духи нашептали ему это имя. Да он готов был убить ее. Пятилетнего ребенка!
- Тебе показалось, - сказал Алексей
Константинович. – Александр Александрович – очень добрый мальчик: Дурову обещал
помочь, не принимает смертной казни, избавил какого-то кадета от порки в летнем
лагере, привязан к брату.
