- Я люблю итальянское Возрождение, -
улыбнулся Саша.
- Так что мы решили, что ты
заслуживаешь награды, - сказал папа́. – Чего бы ты хотел?
И Саша с тоской подумал, что
компенсировать покаянный полтинник было бы очень неплохо.
И записку про метрическую систему
самое время подавать.
- Давай я немного издалека начну? –
попросил Саша. – Мы говорили об эпохе Возрождения. Я выучил один перевод, он
мне очень нравится. Можно мне его прочитать?
Никса посмотрел с любопытством.
- Сам выучил? – удивилась мама́. – Или
Яков Карлович задал?
- Сам, - улыбнулся Саша. – Яков
Карлович здесь совершенно ни при чем!
Еще не хватало Грота в это втянуть!
- Тогда читай, - кивнул папа́.
- На
полпути моей земной дороги… - начал Саша.
Опыт публичных выступлений у него был
немаленький, особенно, там, в будущем. Стихи надо было читать, как защитную
речь: громко и проникновенно, но обращаясь к публике так, словно это дружеский
разговор за чашкой чая.
Нигде не сбившись, дошел до последних
терцетов, где челн Харона пристает к берегам «Ада»:
«Причалил. Вот мы вышли в темный лес:
Ах, что за лес! Он весь сплелся корнями,
И черен был, как уголь, лист древес.
В нем цвет не цвел. Колючими шипами
Росла трава. Не воздух, — смрадный яд
Точил окрест и помавал ветвями…»
- Прекрасно, - сказала мама́. – Но
стихи обрываются на полуслове.
- Автор не смог закончить перевод, -
объяснил Саша.
- А что с ним случилось? –
поинтересовалась она.
- Арестовали.
Папа́ насторожился.
- Кто автор? – спросила мама́.
- Сергей Фёдорович Дуров, - сказал
Саша.
Папа́ смял салфетку и бросил на стол.
- Алёша нашел, за кого попросить! –
буркнул он. – Ты хоть знаешь, кто такой этот Дуров?
- Талантливый поэт и переводчик,
который имел неосторожность посещать литературные вечера по пятницам, - сказал
Саша.
- Литературные вечера! – повторил
папа́. – У него был отдельный кружок, у твоего Дурова!
- Папа́, а создание литературного
кружка – это какая статья? – спросил Саша.
- Саша! Не литературного, а вполне
политического, - возразил царь. – Они планировали восстание и обсуждали, как
вести пропаганду в народе, чтобы его на это восстание поднять.
- Подняли? – спросил Саша.
- Слова сами по себе могут быть
опасны!
- Не думаю, - упрямо возразил Саша. –
Судить за слова – это все равно, что за намерения судить. По римскому праву
намерение не может считаться преступлением.
- Там не одни намерения, - сказал
папа́. – Петрашевский у себя в имении фаланстер выстроил. Правда, крепостные
его спалили.
Саша порылся в своей памяти. А!
Фаланстер – это такой Дом культуры в коммуне, с библиотеками, мастерскими,
холлами и бальными залами.
Лучше бы он их на свободу отпустил!
- Меня всегда восхищало понимание
крестьянством утопичности социализма, - заметил он. – Папа́, а строительство
фаланстера – это какая статья?
- Никакая! – сказал император. – Но я
хочу, чтобы ты понимал, что петрашевцы – ненавистные тебе социалисты.
- Стихи замечательные, - примирительно
проговорила мама́.
- Я их простил, - сказал папа́. – Даже
восстановил в дворянстве.
- Мне кажется, что литератору должно
быть тяжело без права въезда в столицы, - заметил Саша. – В столицах вся
литературная жизнь.
- Саша, я не хочу больше слышать имя
Сергея Дурова! – отрезал папа́. – Ты хотел награды? Проси!
- Я уже попросил, - сказал Саша.
- Проси другую!
- Среди них еще был писатель по
фамилии Достоевский, - сказал Саша. – Я был крайне удивлен, что он до сих пор в
Семипалатинске…
