В городе
он стал менее ощутим, зато смешался с запахом навоза и талой воды с Невы.
Ярко
светило утреннее солнце, и вода зеркально отражала дворцы, особняки, лазурное
небо и редкие облака.
Ландо
свернуло на набережную Большой Невки и остановилось у Второго военно-сухопутного
госпиталя.
Это было
длинное в основном трехэтажное здание с тремя четырехэтажными ризалитами,
украшенными плоскими колоннами.
Пирогов
встретил их у подъезда. Понятно, в сюртуке.
Рядом с
них находились двое в генеральских мундирах и дама средних лет, похожая на
монахиню: в белом платке, с бантом под подбородком, в длинном черном платье с
пелериной и с большим крестом на груди.
А за
спиной профессора толпилась Сашина Петергофская противотуберкулезная команда в
полном составе.
Саша
спрыгнул из ландо и обнял Пирогова.
- Папа́ рассказывал
мне о вас много хорошего. Я даже не все знал.
Остальным
присутствующим пожал руки.
Генералы
оказались доктором медицины Иваном Семеновичем Щегловым, возглавлявшим
госпиталь, и профессором Петром Александровичем Дубовицким, президентом
медико-хирургической академии, а дама – главой Кристовоздвиженской общины
сестер милосердия Екатериной Михайловной Бакуниной.
Операционная
была похожа на университетскую аудиторию: ряды парт полукругом, поднимающиеся
почти до потолка, большое окно, даже профессорская кафедра. Только вместо доски
– операционный стол, точнее обычный деревянный, покрытый серой шерстяной
тканью. На столе укрытой простыней юноша, почти мальчик, невысокий и худой. Он
приглушенно стонал, на лбу выступили крупные капли пота.
Над
больным – та самая бестеневая лампа, круглая, с несколькими стеклянными
окошками, висящая прямо над столом на тяжелых цепях, как люстры в храме. Рядом со
столом табуретки с кувшином, тазиком, платочками и хирургическими
инструментами.
Все места
заняты, только свободна самая нижняя парта. Так что его Петергофская
лаборатория вынуждена пристроиться стоя, у стеночки.
Ни одного
человека в маске, и все в сапогах прямо с улицы. В воздухе слабый запах табака.
И тот специфический запах больницы, который дожил до двадцать первого века,
даже в приличных местах: гноя, пота и лекарств.
- Вы
чем-то обескуражены, Ваше Высочество? – тихо спросил Пирогов.
- Да, -
почти шепотом ответил Саша. – Но давайте потом, Николай Иванович. Не хочу вам
мешать.
И поклялся
себе молчать, что бы ни произошло.
Его
посадили на первую скамью, между Гогелем и госпожой Бакуниной.
- У вас,
наверное, с собой стратегический запас нашатыря для меня, Екатерина Михайловна?
– предположил Саша.
- Есть, -
без обиняков ответила медсестра.
- Значит,
не пропаду, - усмехнулся Саша. – А что с больным?
- Костоеда
голени, - объяснила Бакунина.
Это слово
Саша неоднократно видел в проштудированном накануне произведении Николая
Ивановича «Отчёт о путешествии по Кавказу».
- А что
это такое, Екатерина Михайловна?
Саша
достал блокнотик с карандашом и приготовился записывать.
- Гнойное
воспаление кости, - пояснила медсестра.
Саша даже
не слышал о таком и в очередной раз пожалел, что не врач. В его распоряжении
были только смутные воспоминания из школьной анатомии, собственные больничные
впечатления и общая эрудиция.
Записал.
Прибавил «костный туберкулез». И поставил вопросик.
Поймал на
себе удивленный взгляд Бакуниной.
-
Извините, я случайно увидела, - сказала она.
- Это не
государственная тайна, - улыбнулся Саша. – Наоборот, смотрите. И говорите, если
я уж полный бред пишу.
