Саша
откинулся на сиденье и открыл Локка. «Two Treatises of
Government», - гласилоназвание. То есть «Два трактата о
правлении». Тот самый труд, за который Джон
Локк считается отцом политического либерализма.
Альфонский знал, чем угодить гостю.
Тут
кот поднял голову, навострил уши, сказал: «Мяу!» и поскреб когтями пол в
клетке.
-
Как назовете, Александр Александрович? – поинтересовался Гогель.
-
Генрих Киссинджер, - сказал Саша.
-
«Генрих Киссинджер»? – переспросил Гогель. – Почему?
-
Очевидно же, что Киссинджер, - пожал плечами Саша. – А «Генрих» - имя такое
мягкое и пушистое.
-
Ну-у, - протянул гувернёр.
Но
возражать не стал.
Кот
сказал: «Мяу» ещё раз.
И
принялся непрерывно и занудно мяукать и скрести клетку.
-
Погулять хочет, - предположил Саша.
Отложил
отца английского либерализма и с опаской посмотрел на приоткрытое окно.
Но
клетку отворил.
Генрих
Киссинджер сиганул наружу и тут же оказался на спинке дивана над головой у
Гогеля в опасной близости от окна. Саша бросился к ремню для поднятия рамы и
успел захлопнуть проём прямо перед носом у рыжего бандита. Последний был
спасен, однако о лесных ароматах пришлось забыть. В купе резко стало душно.
Пушистое
существо с мягким именем, однако не успокоилось, а принялось нарезывать круги
по купе, периодически путая спинки диванов с широкой генеральской грудью
гувернера и Сашиной гусарской курточкой.
Потом
оно оказалось у Гогеля почти на голове и принялось играть с его волосами. В
следующую минуту Саше пришлось властно пресечь попытку подрать бархат сиденья,
поймав разбойника.
«Валерьянкой
его что ли напоили на дорогу», - подумал Саша.
-
О, Господи! – отреагировал Гогель. – Александр Александрович! Лучше бы собаку
завели!
-
Ничего, - улыбнулся Саша. – Ему просто страшно. Стук колёс, качка, поезд. Он же
раньше не ездил из Москвы в Петербург.
И
погладил бандита.
Тот
вырвался и забился под сиденье.
-
Ничего привыкнет, - сказал Саша.
Дал
ему поскучать в одиночестве, до остановки, а потом извлёк на свет божий и
устроил у себя на коленях. Кот всем видом своим показывал, что делает самозваному
хозяину одолжение, только что не вырывался.
Ужинали
в Твери.
Саша
с трудом запихнул в клетку упирающееся животное, и они вышли на платформу.
Именно
недалеко от Твери, там в будущем, ему стало плохо в Сапсане, и он очнулся в
Фермерском дворце.
Он
живо вспомнил, как тогда поезд замедлял ход, как стало душно и на лбу выступил
холодный пот. Как холодели руки и ничего не помогало, а лёгкие работали, словно
вхолостую, и обивка кресла ползла вверх. Его передёрнуло от этих воспоминаний.
Ладно,
не время! Что бы там не случилось, его жизнь теперь здесь.
Солнце
уже село, желтая полоса заката была расчерчена силуэтами деревьев и плавно
переходила в бирюзовую, а над ней стояли алые и фиолетовые длинные облака.
Снова пахло хвоей, скошенной травой и вечерним туманом.
В
ресторане они уселись за стол, и Саша поставил клетку поближе к себе, на пол.
-
Можно что-нибудь для моего котёнка? – спросил Саша буфетчика. – Мясо, сметаны,
молока?
И
покосился на приоткрытую дверь.
-
И дверь закрыть…
-
Будет сделано, Ваше Императорское Высочество! – вытянулся во фрунт буфетчик.
Минут
через пять перед клеткой появилось блюдце с молоком и второе - со сметаной.
-
Дверь закрыли? – на всякий случай спросил Саша.
-
Так точно! – сказал буфетчик.
Саша
наклонился к клетке и с опаской открыл её.
