Скоро
рабства не останется нигде, разве что среди диких племён Африки и Нового Света.
И мешать этому всё равно что пытаться бороться с ураганом в океане. Время
беспощадно и сметет любого, вставшего у него на пути.
Здесь
прозвучало, что в случае освобождения миллион войска не удержит крестьян от
неистовства. Это почти правда. За одной деталью. Миллион войска не удержит
крестьян от неистовства, если не дать им свободу. И вот тогда они сметут всё. И
вот тогда дворянству придёт конец. Я бы не хотел этого для дворянства. Оно ещё
пригодится России: служить отечеству, просвещать, быть примером. Поднимать нашу
науку и искусство до недостижимых прежде высот. И принимать в свои ряды лучших
представителей иных сословий.
Спасибо за
мужественное и бесстрашное изложение вашей позиции. Я всё запомнил, кроме ваших
имен.
- Неплохо,
- тихо сказал Строганов.
Аплодисментов
Саша не сорвал, но хоть не освистали.
Последняя
фраза про имена, четно говоря, была неправдой. Всё он запомнил. Только не
собирался выдавать папа́.
До поезда
оставалось чуть больше часа, и обед пришлось закончить на Сашиной речи.
Ему еще
успели представить в кулуарах некоего Унковского – либерала и предводителя
тверского дворянства.
Алексей
Михайлович Унковский оказался человеком лет тридцати, гладко выбритым, гладко
причесанным, но уже лысеющим. Саше он напомнил профессора Грота.
Одет был в
сюртук, жилет и сорочку с неизменным модным хорватом. Без всяких лент и
орденов.
Представлял
Строганов. Что говорило о том, что познакомиться стоит.
Гогель
пыхтел и смотрел исподлобья.
- Только
недолго, Александр Александрович, - тихо сказал он. – У нас поезд.
-
Державным словом вашего батюшки об освобождении крестьян Россия пробуждена к новой
жизни, - начал Унковский.
- Ок, -
сказал Саша. – Статью Александра Ивановича с признанием «Ты победил,
Галелиянин» и прочими славословиями я читал. Будем считать, что вы её уже
пересказали. К делу!
Унковский
осёкся.
-
Извините, - сказал Саша. – Продолжайте, я слушаю. Но без лишней отнимающей
время куртуазности.
- Но это
действительно поворот в истории нашего отечества, - продолжил предводитель
тверского дворянства. – Но поворот опасный. Перед нами два пути: один мирный и
правоверный, другой – путь насилия, борьбы и печальных последствий.
- Это
верно, - кивнул Саша. – Где-то я читал, у Торквиля, кажется, что в наибольшей
опасности дурные правительства оказываются тогда, когда пытаются стать лучше.
- У
Торквиля, да, - кивнул Унковский.
И
посмотрел на Сашу с неподдельным удивлением.
- «Когда
плохие правительства пытаются исправиться», - уточнил он, - но я не говорил,
что правительство плохое.
-
Отступление от темы, - сказал Саша. – Вы окончили Московский университет?
-
Юридический факультет.
- О! – оценил
Саша. – Продолжайте!
- Всё, что
я сейчас скажу, исходит из любви к государю, августейшей фамилии, престолу и
отечеству.
-
Нисколько не сомневаюсь, - кивнул Саша. – Я тоже умею так формулировать.
- Дело в
том, что увеличением надела для крестьян и понижением
повинностей в помещики будут разорены, а быт крестьян вообще не будет улучшен
по той причине, что крестьянское самоуправление будет подавлено и уничтожено чиновниками.
Крестьяне только тогда почувствуют быт свой улучшенным, когда они
избавятся от всех обязательств пред владельцами и когда сделаются
собственниками; ибо свобода личная невозможна без свободы имущественной.
