Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - страница 3

Эллинистический характер обрел отдельное существование, только когда греки привлекли внимание более древних народов, как сила, с которой необходимо было считаться. Цари стали осознавать, что появилось уникальное племя воинов, которое они могли использовать. Фактически первым очевидным следствием объединения независимости и дисциплины у греков, настолько, насколько это влияло на остальной мир, было то, что они стали превосходить людей других народов в военном отношении. На самой заре греческой истории, в VII в. до н. э., фараон Нехо использовал греческих наемников и в качестве признательности за их службу (возможно, на том самом поле, где пал иудейский царь Иосия) посвятил свои доспехи в греческий храм[3]. Брат поэта Алкея[4] добился славы в армии вавилонского царя. При позднейших египетских царях корпус греческих наемников ценился гораздо больше, чем местные ополчения. Персидские завоевания, которые распространились по Западной Азии во второй половине VI в. до н. э. и в начале V, остановились на греческой земле, и армии Великого Царя откатились назад, потерпев сокрушительное поражение. К концу века персы, как и египтяне, стали полагаться в основном на греческих наемников. Превосходство греков открыто показали Десять тысяч и кампании Агесилая. С этого времени стало очевидно, что если эллинское племя сможет сосредоточить свои силы в политическом союзе, то оно сможет править миром[5].

Помимо определенного склада характера, греки представляли и новый интеллектуальный тип. Воображение греков, возможно, не было богаче, их чувства не были обострены более, чем у других народов, – мы можем, например, сказать, что в религиозном чувстве грек стоял позади восточного человека; однако воображение и чувства греков более строго регулировались. Греки сделали значительный прогресс в том, чтобы увидеть мир вокруг них таким, каким он был в действительности. Грек хотел понять мир как рациональное целое. Отличительные характеристики, свойственные всем проявлениям его разума, в политике, в философии, в искусстве, – это его способность к критике, его рационализм, или, говоря другими словами, его склонность к тому, чтобы мерить вещи меркой разума и реальности. Грек был гораздо более осмотрителен, нежели восточный человек, проверяя свои впечатления. Он не всегда мог считать традиционное мнение или обычай чем-то само собой разумеющимся и оставаться удовлетворенным фразами вроде «так было с самого начала» или «так поступали наши отцы». Его ум был более свободен от тирании обычая, и он мог больше подчиняться руководству истины.

И здесь опять-таки мы можем видеть влияние политического окружения. В деспотизме нет ничего, что могло бы ускорить мысль; требуется нерассуждающее повиновение; принципы управления заключены в сердце царя. В греческом городе было совершенно иначе. В демократиях граждане особенно привыкли к тому, что всю жизнь перед ними на собраниях излагаются разные способы ведения политики; они слушают речи в судах и следят за аргументами противоположных сторон. То, что казалось истинным, тут же подвергается сомнению и признается ошибочным. Учреждения оправдывались или осуждались на основании широких принципов Красоты или Пользы. Греки жили в атмосфере дебатов; рыночная площадь была настоящим гимнастическим залом, где разрабатывались способности к критике. Сам Платон мог представить процесс рассуждения только в форме диалога.