– Ерунды не неси, – цыкнул Митька. Поправил сползшую на глаза повязку, которая служила ему чем-то вроде шапки, и быстрым взглядом окинул двор. – В лес, мож, пошла с бабкой. Клавдии-то тоже дома нет.
– И че делать? Искать идти?
– Ждать, что еще. Петр нас самих засудит, если Анку не притащим.
– К чертовой матери бы этого Петра. Придумал тоже – суд! Ведьм сжигают без суда и следствия, а этот выковреживается. Перед Клавкой все выслуживается. Правильно бабы сделали, когда Анку из дому силой вытащили. С такими, как она, только так и нужно.
Митяй посмотрел на Астапа взглядом, полным ужаса.
– Ты бы возмущался потише, а? В домах ведьм и стены с ушами.
Астап хмыкнул, но разговор продолжать не стал.
– Стирка у меня, – сказала я, выходя на улицу.
Вытерла мокрые руки о подол и без того мокрого платья и мотнула головой в сторону деревни.
– Ну что? Ведите, коль пришли.
Мужики замешкались. Видимо, ожидали, что придется со мной бороться, и опешили, не встретив сопротивления.
Ну а я ждать не стала. Вышла со двора и зашагала по главной улице туда, где меня совсем недавно избивали. Мне еще вещи развесить нужно, нечего время тянуть. А если к казни приговорят, так тем более: перед смертью все равно не надышишься.
Митяй и Астап нагнали меня почти сразу. Митька под руку взял, как положено, – будто он меня ведет, а не сама я иду. Где же это видано, чтобы обвиняемые на суд по доброй воле являлись?
Астап сзади семенил. Я едва успела прикусить язык, чтобы не спросить, когда Меланью за отваром-то ждать. Утром она ведь не пришла.
Уцепившись за эту мысль, я напряглась. В груди заворочалось нехорошее предчувствие.
И впрямь, почему Меланья не пришла? Передумала лечиться?
Если это так, то… Я представила, как Меланья при всех признается, что Клавдия померла, и мне сделалось дурно. Стоит бабам узнать, что за меня больше некому заступиться, им и приговора старосты ждать будет незачем.
Впереди я увидела толпу: кажется, сегодня все костиндорцы вышли на улицу, поразвлечься. В деревне годами ничего особенного не происходит, а тут суд! Да не какой-нибудь, а для девки, которую уж двадцать лет из Костиндора выжить мечтают.
Взгляд Митьки пощекотал мою шею, и я отвлеклась от разглядывания скучковавшихся соседей.
– Чего тебе, Митяй?
Улыбнувшись, он обнажил зубы – целые, надо сказать, что совсем не типично для мужиков его возраста. Глаза яркие, синие. Бороду стрижет коротко. Оттого его красавцем и считают, чего и я не могла отрицать. Митька по праву мог зваться мечтой всех женщин.
– Софья-то мне рассказала все, – улыбнулся он снова. – Девка ты красивая, спору нет, да только я с тобой никаких отношений завести не могу. Меня ж местные со свету сживут, если я с ведьмой лягу.
– Ведьминского во мне ничего нет, – солгала я, не моргнув глазом. – Софья сказала, что я в тебя влюблена?
– Ну.
– Лжет. – Я пожала плечами. – Не верь всему, что говорят, Митяй.
Он подтолкнул меня в спину, и я оказалась в кругу соседей. В толпе увидела заплаканную Меланью. Лукерью. Виснущую на ее локте Верку. Ораву детей, которые своими криками заглушали неуверенные шепотки взрослых.
Все смотрели на меня. В чьи-то глазах я видела радость от предстоящего суда, в чьих-то злорадство. Только Митяй, остановившийся по правую руку от Петра, глядел на меня с грустью.
– Тишина! – крикнул Петр, и толпа стихла.
Староста, опираясь на посох, сделал два шага вперед и остановился напротив меня.
