Я хмуро кивнула. Поклялась ведь, значит, буду молчать.
– Дам мазь. И Верке тоже. Но вылечится ли она, обещать не могу.
– Да мне б самому выздороветь! Лукерья-то баба горячая, она ж мне ни дня проходу не дает. Все детей хочет побольше. Христинка наша слабая, того и гляди помрет, а мы уж к троим детям привыкли…
– Жди здесь, – прервала я его, не желая выслушивать стенания гулящего мужика. Лучше бы его совесть так мучила, как страх перед Прокопом. – Сейчас вернусь.
Я тряхнула головой, прогоняя воспоминания. Подтянула колени к груди и спрятала в них лицо.
Дура, какая же я дура! Если бы не поклялась, если бы настояла на том, чтобы Кузьма обратился к моей бабушке, то ничего бы этого не было!
А так он, получается, вернулся домой, а на следующий день Лукерья узнала о его хвори. Раздетым увидела или мазь нашла, да начала выспрашивать, вот Кузьма и солгал. Свою шкуру спасал да Веркину. Лукерья-то мужа тряпкой отходит – и все на этом, а Прокоп и убить его мог.
Проще же сказать, что девка из-за Туманной завесы соблазнила. А что, ничего удивительного: мне уже за двадцать, а мужика никогда не было, и замуж никто не звал. По мнению Кузьмы, да и всех деревенских, такая, как я, легко может прыгнуть в кровать к кому угодно. А уж обладая силой, которую – как считают в Костиндоре – всем рожденным за Туманной завесой с пеленок «выдают», тем более! Околдовала, утешилась да прогнала. А мужику несчастному от хвори страдай.
Я разревелась. Накатившая вдруг слабость не дала мне вернуться в дом: ноги не слушались. Так и сидела, размазывая слезы по щекам, в ожидании утра.
Рассвет забрезжил над деревней, дымкой обволакивая Туманную завесу. Черную и плотную, как из гранита.
Я вздохнула. Встала на трясущихся ногах и шагнула в дом. Надо же, всю ночь просидела на холоде и не замерзла.
Злость грела. Ярость испепеляла. А желание отомстить возросло троекратно.
Я надела платье – последнее чистое. Нужно будет устроить стирку. Схватила из шкафа подсохший кусок кровяной колбасы, чтобы позавтракать на ходу, и вышла на улицу. Дверь приставила как смогла, надеясь, что никто ко мне больше не придет.
Я направлялась к Туманной завесе, чтобы просить ее о помощи. Впервые за двадцать лет, что живу в Костиндоре.
Может быть, мама меня услышит и пожалеет. Должно же было в ней остаться хоть что-то человеческое.
Я вышла за деревню и поднялась на холм. Отсюда хорошо просматривались все четыре улицы Костиндора с их аккуратными бревенчатыми домиками, огородами, сараями и банями. В некоторых дворах, несмотря на дождливую погоду, на веревках болталось свежевыстиранное белье.
Меня из деревни тоже было отлично видно, но, к счастью, на улице ни души. Охотники и лесорубы в лесу, пастух давно угнал скотину в поле, хозяйки в столь ранний час заняты приготовлением завтрака.
Я успевала дойти до Туманной завесы и вернуться домой незамеченной.
Высокая мокрая трава здесь достигала пояса. Платье довольно быстро пропиталось влагой, так что стирку мне сегодня все-таки необходимо устроить.
Я доела свой скромный завтрак как раз тогда, когда подошла к завесе. Воздух здесь густой, вязкий. Туман шевелился словно живой.
Я остановилась в двух шагах от него. Слева и справа, докуда хватало взора, тянулась Туманная завеса. Сверху так же – она достигала неба, и никто не знал, где она заканчивается. Говорят, много лет назад дед Прокопа отправился на поиски конца тумана, да так и не вернулся.
