– Аннушка! – позвал Кузьма громким шепотом. – Выйди-ка потихоньку, бабку не всполоши.
Я отложила печенье и, глотнув чаю, встала из-за стола. Зачем бы ни пришел теткин муж, дело наверняка важное.
– Чего тебе так поздно? – спросила я, выйдя на улицу и плотно прикрыв дверь. Закуталась в шаль, обняла себя руками: вечер выдался холодный.
Кузьма кинулся от окна к крыльцу, полы его фуфайки распахнулись, оголяя волосатый круглый живот. Я отвела взгляд, устало вздохнув. Муж Лукерьи почему-то считал, что рубашки делают его похожим на какого-то напыщенного горожанина, и напрочь от них отказывался. Щеткой для волос он тоже брезговал, и его длинные космы уже давным-давно превратились в колтун.
– Анка, а ты ж это, бабкиной силой тоже обладаешь, да?
– Ну, обладаю, – хмыкнула я. – Если ты за лекарством каким, то лучше к бабуле. Я варить снадобья умею, но не особо люблю этим заниматься.
– Нет-нет, мне твоя помощь нужна, – поспешно проговорил Кузьма. – Только ты это… никому, ладно?
– Секрет какой? – заинтересовалась я.
Приятно стало оттого, что кто-то хочет именно моей помощи. За годы жизни в Костиндоре я почти никогда не удостаивалась и доброго слова в свою сторону.
– Секрет, Аннушка, большой секрет! – Кузьма умоляюще сложил руки на груди и упал на колени. – Поклянись! Поклянись, что никому не расскажешь!
Я внутренне напряглась. Помнила, что если из моих уст прозвучит слово «клянусь», то я уже никому не смогу сообщить то, что мне поведали. Никогда и ни при каких обстоятельствах, до тех пор, пока тот, кому я дала клятву, не умрет.
Но Кузьма об этом не знал – сейчас он просто надеялся, что мне совесть не позволит обещание нарушить.
– Клянусь, – неуверенно произнесла я.
Вот и все, я это сделала. Теперь, даже если Кузьма признается в убийстве, я не смогу об этом рассказать.
Вряд ли он натворил что-то очень уж страшное. Для него-то, конечно, его проблема важнее всего, но для целительницы вроде меня – нет. Чего мы с бабушкой не слышали от деревенских! Их секреты можно было в самом деле уже засаливать, как помидоры, а после откупоривать скучными вечерами и веселиться, вспоминая.
– Лекарство мне нужно от хвори, что от любовных утех приключается, – выдохнул он, поднимаясь с колен. – Для меня и для… – Кузьма замялся, поморщившись, как от зубной боли.
– Для Лукерьи? – ахнула я. – Она что… Она загуляла от тебя?
– Да что ты такое говоришь-то? Бог с тобой, Анка! Чтоб Лукерья, да ни в жисть!
– Но хворь-то, – я скосила глаза на пах Кузьмы, прислушиваясь к внутренним ощущениям – его и моим, – передаться от кого-то должна. Если это что-то серьезное. Серьезное аль нет?
– Очень! – Кузьма округлил глаза. – Чешется все, сил нет! Опухло! И у женщины моей тоже!
– Я дам тебе мазь, – кивнула я. – Будешь ею пользоваться, пока хворь не пройдет. И никаких любовных утех!
– Совсем?
– Пока не выздоровеешь.
– Ой, спасибо тебе, Анка! – Кузьма счастливо заулыбался.
– А Лукерье скажи, чтоб зашла завтра. Бабушка ее осмотрит.
– Нет. – Он замотал головой. – Не нужно ничего там осматривать!
– Нужно, Кузьма. Это тебе одна мазь поможет, а женское тело сложнее.
– Да не Лукерья это! – громко зашептал Кузьма. – Не Лукерья! Но ты поклялась молчать, не забывай!
– Не Лукерья? А…
– Верка. И не придет она, и ты к ней не ходи! Прокоп узнает – убьет обоих. А может, и тебя тоже, за дурную весть!
Я оставила при себе мысль, что если Верка заразила Кузьму, то она, получается, кроме него и мужа еще с кем-то прелюбодействовала. Ну, или сам Прокоп. Но Прокоп-то ко мне или к моей бабушке не приходил.
