До шести лет Наталья жила в этом доме вместе с дедушкой – Афанасием Николаевичем. То время теперь вспоминалось будто короткий, но сладкий и счастливый сон.
Когда-то было время, когда у дедушки не имелось другого желания, как только угодить любимой внучке. Казалось, что и слуги были озабочены тем же. Все желания Таши исполнялись почти мгновенно. Из-за границы выписывались лучшие платья – от нарядов ломились сундуки. Покупались самые интересные игрушки, куклы, которых не было не только во всей округе, но и, пожалуй, во всей Москве. Для своей любимой внучки Гончарову было не жалко никаких денег. В один миг всё это кончилось… Мать забрала её в Москву, и жизнь Таши превратилась в кромешный ад, который она до сих пор вспоминала с содроганием. Сначала была разбита кукла, потом соболья шубка разрезана на кусочки… А вскоре за живость, за весёлые шутки и проказы Наталья стала получать пощёчины, и быстро, очень быстро поняла, как надо разговаривать с матерью, чтобы не злить её. Правда, Наталья Ивановна оказалась весьма недоверчивой воспитательницей и не верила даже хорошему поведению младшей дочери: "Слишком уж покорна да тиха, – кому-то жаловалась она за приоткрытой дверью, – не верю я в такое послушание."
Ах дедушка, спасибо тебе, родной… Незадолго до смерти он сделал ей последний подарок – принял Александра Сергеевича, когда они уже были помолвлены, и устроил ему здесь, в Полотняном заводе, незабываемый день рождения… Нет, вспоминать об этом счастливом времени не было душевных сил, да и возможности тоже – дядька Никита тихонько постучал и почтительно спросил:
– Барыня, кудыть кровать-то ставить?
Наталья вздохнула – надо жить дальше.
К обеду Елизавета Егоровна внезапно ожила и даже приоделась. Наталья, хоть ей было не до невестки, успела заметить, что новое ситцевое платье было почти такое же неопрятное, однако на плохо расчёсанных волосах хозяйки, свисая на лоб, красовалась бриллиантовая фероньера, которую положено было одевать только с вечерним нарядом.
– Вы куда-нибудь собираетесь ехать? – не выдержала Александра, заметив подобную нелепость в платье невестки.
– Нет, – поджала губки Елизавета Егоровна, – не носить же мне чёрное платье, как Наталья Николаевна. Вы уж извиняйте – я не в трауре.
Наталья замечание пропустила мимо ушей и не собиралась отвечать, но её вдруг удивило, что за столом не было Маши.
– Прасковья, а где Маша? – позвала она няню, – приведи-ка её обедать.
– Как? Вы хотите посадить маленького ребёнка с нами за стол? – удивилась хозяйка.
– Да, – твёрдо ответила Наталья, поднимая глаза и выдерживая недовольный взгляд невестки, – старшая девочка давно обедает с нами. Поверьте, её манеры не хуже, чем у некоторых взрослых.
Елизавета Егоровна поджала губы и повернула обиженное лицо к Дмитрию.
– Митя, ты разрешишь сесть ребёнку за стол?
– Брось, Лизочка, – миролюбиво проронил брат, – ничего страшного, если Маша будет обедать с нами. А вообще, Таша, ты уж согласовывай свои желания с моей женой. Теперь Елизавета здесь хозяйка.
Дальнейший обед прошёл в неловком молчании, но для Натальи главное было, что Маша хорошо покушала. Быстро отобедав, она пошла проследить, как поедят трое других детей. Скорей бы этот день закончился – думала она, устраивая комнату. На сердце лежала тяжесть и от холодного приёма, и из-за безвольного брата, разрешившего устраивать Елизавете Егоровне свои порядки в родном для Гончаровых имении. Ничего не поделаешь. Просто открылась ещё одна неприятность после гибели Саши – у неё теперь не было родного дома.
