– Бриэль? – Она встала. – Ты плохо выглядишь. Что случилось?
– Только никого не зови, – сразу попросила, сев на край кушетки. Голос был сдавлен, будто слова вытягивались из самых глубин боли. – Просто посмотри. Мне… у меня очень болят руки. Кажется, что-то не так.
Рената подошла, её глаза сузились – врач включилась мгновенно. Я закатала рукава, и она вздрогнула.
– Господи… – выдохнула она. – Это опять он тебе сделал?
Я не ответила. Только смотрела в сторону, пытаясь не расплакаться.
Она молча взяла мои запястья в руки. Осторожно надавила, поворачивая в стороны, проверяя суставы, связки, ощущения. Где-то я тихо зашипела – там было особенно больно.
– Здесь, – сказала она тихо. – Есть воспаление в мышцах и, возможно, надрыв связок. Вот здесь может быть микротрещина… И это, Бриэль, не просто “ударилась”. Это… – Она замолчала, сжав губы. Потом её голос стал тверже: – Как долго он еще будет с тобой это делать?
Я сжала пальцы в кулаки, уставившись в пол.
– Прошу, не говори никому, – прошептала я. – Пожалуйста, Рената. Только… помоги мне. Просто… чтобы немного стало легче. Уколи какой-нибудь обезбол, чтобы я могла работать.
– Но ты понимаешь, что это насилие? – Она села рядом, её голос дрожал. – Это не случайность. Это систематическое уничтожение тебя, твоего тела. Ты так не выдержишь. Он сломает тебя.
– Он уже ломает, – голос звучал особенно тихо. – Но, если начну говорить – станет хуже. Пожалуйста… просто молчи.
Мы долго сидели в тишине. Врач – и пациент, женщина – и женщина. Мы не были близки, но девушка пережила то же, что проживаю сейчас я, и понимала как никто другой. Она молча достала охлаждающую мазь, аккуратно намазала мои руки, поставила уколы, а после обмотала запястья эластичным бинтом. В её движениях не было ни суеты, ни жалости – только аккуратная, полная заботы тишина.
– Обещай мне только одно, – сказала она, накладывая последний виток. – Если ты не сможешь больше терпеть… если будет совсем плохо… ты придёшь ко мне первой. Я найду, как тебя спрятать.
Я кивнула, не поднимая взгляда.
Когда вернулась в кабинет, мои руки были обмотаны бинтами под пиджаком, тело – в водолазке, душа – в клетке.
Я сидела, стараясь вжаться в кресло и спрятаться от всего мира за экраном ноутбука. Пальцы медленно стучали по клавишам, но мысли не хотели складываться в слова. В голове шумело – не от недосыпа, не от кофе, а от боли, боли в теле и той, что глубоко под кожей.
Взгляд упал на часы. Только десять утра. А день уже казался слишком долгим.
Тишину нарушил легкий стук в дверь. Не громкий, почти вежливый. Я подняла глаза и сказала:
– Войдите.
Молоденькая секретарша из приёмной робко просунулась в кабинет. В руках она держала огромный букет белоснежных лилий – таких же, какие Антонио присылал мне каждый раз после очередной ссоры. Каждый раз, когда разбивался бокал, хлопала дверь, сжимались мои запястья или синели ключицы. Эти цветы были как извинение, которое я не просила. Как насмешка.
Мне не удалось скрыть дрожь в подбородке, когда увидела их снова. Горло сжалось.
– Это вам, – сказала она, улыбаясь, не подозревая, насколько уродливо выглядел этот жест в моих глазах. – Отправитель пожелал остаться неизвестным… Но, думаю, вы и так знаете, от кого.
Я кивнула. Не сказала ни слова. Она ушла, а я уставилась на лилии.
Их запах… Слишком приторный. Почти удушающий. Отнеся букет к подоконнику, повернула лицо в сторону окна, чтобы не вдыхать. Чтобы не вспоминать.
