– Ах вы, «мерзкие твари», «бомжары проклятые», вы понимаете, вообще, к кому вы сейчас приперлись?! Да я вас в два счета «уделаю» и не одна полиция не будет искать ваши и без того полусгнившие трупы! Кто вам дал право селиться в мой дом и загрязнять его тлетворным запахом, а самое главное, гнусным присутствием?!
Громогласные выкрики сопровождались не только болевыми воздействиями, но еще и отборнейшей матерщиной; не стоит удивляться, что так называемые несанкционированные хозяева, некогда узурпировавшие пустовавшее жилище, а сейчас просто ошалевшие от невообразимой побудки, вырывались из счастливого сна беспрестанно сыпавшимися на них чувствительными ударами и самыми крепкими, когда-либо слышанными ими, словами; через несколько минут синяк «рыжего» превратился в огромную гематому, а лицо «черного» сплошь покрылось синюшной мрачной окраской и, местами лопаясь, разбрызгивало по округе кровавую жидкость, зловонную и наполненную сгустившейся гнилью (кстати сказать, физиономия первого пока еще держалась, потому что второму, поскольку он оказался на краю дивана, дальнем от выхода, доставалось во много раз больше, ведь, съездив пару раз тому, что оказался ближе, рассвирепевший наследник продвинулся дальше – а уже там дал полную волю мгновенно «вырвавшемуся на свободу» неистовству). Не понимая, что же в действительности случилось и откуда, а главное, за какие грехи, на них обрушились случившиеся несчастья, бомжи, соскальзывая с дивана и пытаясь ползти по гладкому полу, наперебой голосили:
– Что?! Что такое?! Мы никому ничего плохого не делали! Живем здесь, в пустующем доме, никому не мешаем и никого, поверьте, не трогаем! Объясните: в чем состоит наша вина? Мы немедленно все поправим.
Однако не тут и было: Павел свирепел все больше и больше, а вдыхая в себя запах крови, хотя и пышущей смрадом, но все-таки будоражащей разум, не считал нужным, что обязан остановиться; напротив, помутненный рассудком, он продолжал беспощадно избивать презренных и гнусных личностей, давно уже опустившихся на самое «дно» социальной, общественной жизни; видимо, для себя он уже определенно решил, что обязан «забить «поганых мерзавцев» до смерти!» Вместе с тем одному (тому, что досталось намного меньше) где-то, где-то удалось сообразить давно высохшими мозгами, что из кромешного ада необходимо вырываться любыми путями, а впоследствии звать что есть мочи на помощь; так он, впрочем, и сделал; однако, по всей видимости, зловонный мужчина, излучающий самый какой только можно «пренеприятнейший запах», совсем позабыл, что дом расположен в глухом лесу и что на протяжении двадцати километров не может встретиться ни единого нормального человека (хотя, если судить абстрактно, такая возможность имелась – время было весенние, то есть самая пора созревания ранних «бабур», либо сморчков, а также прочих даров лесного массива, так манящих собой деревенских жителей, сдающих их под видом деликатесов и реализующих в городские кофейни либо же рестораны).
Тем временем в дому происходило настоящее смертоубийство, и кровь у бомжа текла уже не только из лопавшихся кровоподтеков, но еще и изо рта, и из ушей, и прочих отверстий; избиваемый человек хрипел, отхаркивался и всхлипывал, слабо соображая, что же в действительности происходит вокруг. А Аронов пинал уже туловище, на коем не было видно ни единого мало-мальски не тронутого побоями места; не оставалось сомнений, что если безжалостный мститель сейчас не уймется, то дальше он уже будет тиранить воняющий, окровавленный труп. Что-то такое, по-видимому, промелькнуло и в голове у бывшего полицейского, еще совсем недавно призванного охранять закон и порядок и, наверное, посчитавшего, что один враг за чудовищную провинность уже жестоко наказан; отставной блюститель правопорядка устремился на улицу, чтобы окончательно довершить ужасное мщение и чтобы в точности так же проучить второго нахала, посмевшего нарушить память родителей и святость построенного ими жилища.
