Центр жестокости и порока - страница 20

Опять полковник прервался, проверяя, не потерял ли его сотрудник способность к логическим размышлениям. И во второй раз его ожидания не остались обмануты, и Павел, приподняв левый уголок верхней губы, задался само собой разумевшимся вопросом:

– Чтобы я добровольно выписался с нашей, общей с женой, квартиры и куда-нибудь съехал?

– Не просто куда-нибудь, – нахмурился Геннадий Петрович, выражением лица показывая, что ему точно так же неприятно, что он сейчас говорит, – а уволился из органов и покинул пределы Москвы – только в «таком ключе» они согласны пойти тебе на уступки; по большому счету я и сам не вижу другого выхода, ведь если тебя осудят, то все равно автоматически произойдет увольнение, но там еще последует и «непременная посадка», грозящая насильственным переездом «куда подальше», да, думаю, ты и сам прекрасно всё понимаешь.

– Хм, – ухмыльнулся Аронов, полностью осознавая, что, как ни говори, но именно он проиграл предательски проведенную схватку, изначально для него оказавшуюся неравной, – и куда же я должен уехать?.. Хотя, если быть до конца честным, мне теперь уже без разницы и я в полной мере готов принять их условия, тем более что, как я полагаю, мне просто не оставили равноценного выбора. С другой стороны, до пенсии мне осталось чуть более месяца, и, в связи с их условиями, у меня возникает вопрос: как они прикажут быть с немаловажным для меня обстоятельством – тоже хотят добить до последнего?

– Нет, озвученный случай им отлично известен, – не смог руководитель подразделения сдержать облегченного выдоха; он, если говорить откровенно, предполагал несколько более жесткий характер протекания волнительной беседы, – и, как они утверждают, их интересует только жилплощадь… Поэтому – прости меня Господи! – нечестивые люди «разрешают» тебе спокойно выйти на пенсию, но единовременно настаивают, чтобы рапорт на увольнение ты написал немедленно, «добивая» необходимый остаток отпуском и больничными. Вот такая у нас получается диспозиция… ты как, с ней согласен?

– Разумеется, – не стал Аронов подводить поручившегося за него начальника, которому в случае его осуждения также пришлось бы очень и очень несладко, – разве мне оставили какую-то альтернативную перспективу? Жить же я поеду к себе, в родную деревню, где сейчас, говорят, расцвел большой, красивый, а главное, очень богатый город; хм, его, кажется, теперь именно так и называют… Рос-Дилер.

***

На том и порешили. Еще пару месяцев после знакового разговора Павел улаживал личные дела, оставшиеся в столице, после чего, получив пенсионное удостоверение и, как бы там ни говорилось, но и пару лет условного срока тюремного заключения, отправился к себе на «малую родину», где теперь красовался только-только начинавший расти мегаполис, предназначенный в основном для людей, желавших проводить праздное существование в азартных играх, радости и утехах; но не, единственное, радостная сторона жизни сопутствовала строившемуся игорному центру – здесь в том числе царили разочарование, горечь утрат и потеря устоявшихся ценностей, и именно с негативными проявлениями теневой составляющей и пришлось столкнуться бывшему полицейскому, неожиданно возвратившемуся в родные пенаты.

Родительский дом, где давно уже никого не было (отца и мать немолодому мужчине пришлось схоронить еще несколько лет назад, других же родных, за исключением предавших его супруги и сына, у отставного офицера попросту не было), располагался несколько в стороне от города, находясь за чертой его крайней границы на расстоянии примерно двадцати, если быть точным, восемнадцати километров. Еще в лихие «девяностые», когда городская жизнь перестала быть привлекательной, а главное, безопасной, покойный отец решил обосноваться в глухом захолустье, чтобы развести небольшое фермерское хозяйство; так он и сделал и, оформив в собственность небольшой участок земли, а остальное используя арендуя, возвел в центре выделенных владений двухэтажный бревенчатый дом, по периметру окруженный высоким дощатым забором, который, стоит заметить, от времени значительно покосился и выглядел теперь очень и очень плачевно, практически полностью оголяя «придворовый» участок; само же жилое строение, возведенное, по строительным меркам, недавно (хотя и прошло уже добрых двадцать пять лет, а может и больше), выглядело довольно сносно – вот разве, не имея постоянных хозяев, оно как-то совсем нерадостно посерело, заросло ползущим плющом и нескончаемыми лианами и представлялось мрачным, пугающим, каким-то опустошенным. Раньше, когда здесь кипела жизнь и на полную мощность было развито животноводство с сельским хозяйством, он выглядел очень эффектно, а именно: с фасадной части огромному холлу предшествовало парадное крыльцо с резными колоннами (они остались и сейчас, но выглядели невероятно поблеклыми), подпиравшими балкон на втором этаже, где умерший родитель предпочитал отдыхать недолгими летними вечерами; на первом этаже, кроме всего прочего (кладовок, хозяйственных комнат, входа в подвал), располагалось помещение кухни и отопительная пристройка, топившаяся сначала углем, а позднее переделанная на электричество, но с непременным сохранением возможности использовать в том числе и твердое топливо; второй этаж был полностью отведен под спальни, места отдыха, с бильярдом и комнатой, оборудованной под курение кальяна и употребление алкоголя – там же находился и огромный, к удивлению, современный санузел, содержавший в себе даже маленькое джакузи. Сейчас же былое великолепие предавалось полному запустению, а если говорить языком поэтов, беспросветному, тягостному унынию.