Часть картины - страница 5

Директриса Елена Георгиевна, отмеченная профессиональным клеймом «как-бы-чего-не-вышло», страшилась родительского недовольства. Что ни говори, а в школе оказался человек, замаравший руки – пусть даже в крови преступника. Елена Георгиевна с метрономом в руках наблюдала за тем, в каком именно положении зафиксируется маятник учительской славы. Только убедившись в незыблемости образа новообретенной героини, Елена Георгиевна чуть смелее расправила плечи, а затем и вовсе вдруг обнаружила крыло, под которое оказалось так кстати взять доселе неприметную русичку. В память о погибших провели концерт, лицом которого стала новая звезда – причем буквально лицом: огромное и не самое удачное фото Софьи торчало весь вечер на экране проектора. Председательница родительского комитета торжественно вручила ей грамоту, завуч выступил с речью, в которой сравнивал учительницу чуть ли не с Янушем Корчаком, а директриса, смело глядя в камеру, заявила, что именно школа взрастила такого выдающегося педагога и разве что не признала в Софье украденную из роддома дочь.

Кусочки трансляции концерта оказались в новостях, так что школа смогла-таки урвать свою минуту славы. Выучиваясь читать, слышать о себе в третьем лице, Софья все больше теряла ощущение реальности – как происходящего, так и самой себя. Схожее чувство одолевало ее лишь однажды, когда во время затянувшегося карантина она месяцами таращилась в веб-камеру, видя то и дело зависающую картинку с собой же. Та женщина, которая смотрела на нее с экрана, даже не была на нее похожа. То, что о ней говорили, и близко не соответствовало той истине, которую знала о себе Софья. В один момент, чтобы сохранить хоть что-то свое, она попросту подменила обесценившееся за бесконечным повторением слово «героиня» на «персонаж». Так и получилось наконец посмотреть на себя откуда-то со стороны, через призму экранов, чуть равнодушно, чуть оценивающе, чуть предвзято, как смотрят отшумевший сериал – может, и с историей, но уже настолько замыленный тысячей, сотней тысяч постов, что даже интерес к нему кажется совершенной безвкусицей. Что-что, а безвкусицу Софья не терпела (даже «ребята» в ее голове кривились от очередного упоминания геройства). Потому она сочла сериал «Соня в царстве дива» одним из тех, чья популярность угаснет при появлении нового инфоповода.

А пока что картинкой на постере этого сериала, его маскотом оставалась девочка. Девочка носила розовый рюкзачок со Смешариками, варежки, шапку со смешным помпоном, пепельные кудри, голубые глаза, молочные зубы не в полном комплекте и такое правильное имя Настенька – все как и положено для картинки, которая должна вызывать зрительскую эмпатию. И Софья понимала, что только эта девочка, которой там не должно было быть, которую она даже толком не помнит, только она и смогла стать ее спасательным кругом. Иначе из школы ее сразу бы уволили под благовидным предлогом – как нестабильную, как убийцу. Так что в социальном смысле девочка спасла Софью в той же степени, что и Софья ее в реальности.

Если кого-то и донимали языческие свистопляски вокруг Софьи больше самой Софьи, то учительницу Нину Николаевну, привыкшую к тому, что все внимание было положено ей как главному проводнику доброго и вечного на уроках религиоведения.

За доброе и вечное, как и за уроки религиоведения, впрочем, Нина Николаевна была готова палить костры из неугодных людей и книг. Вышло так: когда новая учительница только пришла в школу, именно Софье не повезло оказаться в пределах видимости директрисы, так что ей и было велено провести экскурсию для коллеги. За полчаса прогулки с непомерно высокой, мужепободно-бесполой, замотанной в черное фигурой Софья уловила опасный фанатический блеск в ее глазах и сохранности ради решила держаться поодаль, что коренным образом разошлось с решением самой Нины Николаевны, которая вдруг обнаружила в Софье объект духовной опеки. В столовой она усаживалась рядом с Софьей и комментировала каждое блюдо на предмет полезности и уместности в постный день. В учительской она подсовывала Софье книги религиозного содержания, с особым рвением предлагая брошюры известного своей радикальностью богослова. В классе она заявлялась к Софье на уроки литературы и комментировала материал и ответы, а затем дожидалась ее после занятий и непреклонно-авторитетным тоном отчитывала за непристойность обсуждаемых вопросов и слишком уж вольную атмосферу. Однажды во время контрольной на уроке у Софьи она подошла на третий ряд к Мише Хвостову и сцапала у него с парты шоколадный батончик. Тогда Софья не сдержалась и рявкнула, что если Нина Николаевна лично не собирается откачивать ребенка от диабетической комы, то шла бы она уже… в учительскую. Такие склоки были делом житейским (уж сколько раз Софье доставалось от классных руководителей, которые не церемонились и во время занятий), но только не для Нины Николаевны – ее посмели оскорбить на глазах у детей! Тотчас она явилась к директрисе с жалобами на хамство и унижение, изрядно подправив картину событий. Елена Георгиевна, пусть и не поняв, что же учительница религиоведения позабыла на уроке русского языка, на всякий случай сделала Софье пространное внушение, но, поддавшись женско-заговорщицкому порыву, не слишком аккуратно намекнула на жалобщицу. Сама Елена Георгиевна, признаться, искренне побаивалась грозной учительницы, втайне полагая, что той не хватает многих христианских добродетелей, о которых она столь громко рассуждает. После этого Софья с Ниной Николаевной перестала даже здороваться, а та в ее присутствии начинала рассуждать о потерянности молодого поколения, ненадежных учительских руках и сомнительной пользе приезжих. Софья все так же молчала, в склоки не вступала, так что с тем же успехом Нина Николаевна могла задирать стенгазету. Однако, когда сквозь поблекшую бумагу вдруг проступил святой образ заступницы, учительская обида приняла характер оскорбленных чувств, а уж в умении оскорбляться равных Нине Николаевне не было. Все же щедро рассыпаемое по учительской недовольство не получало нужной поддержки: если кому-то и кололо глаза возвышение Софьи, Нина Николаевна, неуклонно терроризировавшая весь преподавательский состав, вызывала еще меньше симпатии. Стоило ей войти, и оживленные разговоры – о семье, досуге, отпуске, ремонте и детях – затухали, поскольку для нее каждое предложение было поводом пожурить, осудить или даже проклясть.