– И правильно! – удовлетворенно констатирует Рим, – Вот ведь молодец какой!
Он даже впервые за все это время радостно рассмеялся:
– Тоже мне! Подумаешь, блин! – Королева она, видите ли! Сама пёрнула, а все должны за нее отдуваться, да еще и с бала уходить. Надо, знаете, уметь самому отвечать за свои поступки…
Да, обостренное чувство социальной справедливости у него было развито прекрасно. А вот с чувством юмора, как вы уже успели заметить, – совсем никак. Но, все равно смешно. Гораздо смешнее самого анекдота. Тогда все буквально покатывались со смеху. И Рим вместе со всеми, даже не понимая, что это смеются над ним самим.
Иногда, между прочим, чтобы не отстать от других, он и сам тоже выдавал какой-нибудь армейский анекдот. И мы опять смеялись до слез. Но не над содержанием. Никакого содержания там не было. Мы смеялись над его манерой неспешного и обстоятельного, я бы даже сказал какого-то делового, донесения до слушателей своего жуткого материала. Обычно с такой обстоятельностью докладывают лишь результаты сложнейшего исследования на научном семинаре или, когда зачитывают какие-нибудь жуткие выводы медицинского заключения в зале суда – «Разложившиеся фрагменты расчлененного тела были размазаны…». Короче, что-то в таком же духе.
Жаль, что я не могу пересказать вам ни одного из этих его шедевров, хотя некоторые хорошо помню до сих пор. Эта была такая смесь вонючего, портяночного юмора, что даже я – злостный матерщинник и скабрезник, стесняюсь, вернее брезгую, перенести на бумагу всю эту его жуткую сортирную похабель.
Пропала Атлантида. Огромная часть суши в течение нескольких лет погрузилась под воду и исчезла. Будто и не было ее вовсе. Первое время еще виднелись рубиновые пентакли ее башен, но вскоре и они исчезли в волнах бескрайнего Времени…
А казалось, что это так незыблемо – на многие годы, на века и тысячелетия, – навсегда. Такое все было безысходное, неподъемное и глыбообразное, точь-в-точь кладбищенский монолит из красного гранита. А вот прошло всего 10—15 лет и почти ничего не осталось. Все утопло.
Никто уже, как раньше, не требует долива пива после отстоя пены. Да и у кого требовать. Нет уже ни тех грязных и шумных пивных заведений с их кислым специфическим запахом, с утра до вечера наполненных нечистыми мужиками. Нет тех утренних ларьков, с хвостиком угрюмой очереди из тех же вчерашних еще непохмеленных мужиков. Нет тех железных бочек с пивом, окруженных возбужденной говорливой толпой с канистрами, бидонами и трехлитровыми баллонами, и просто с кружками и пол-литровыми банками в руках…
Всё поглотила вода Времени…
А ведь эти желтые бочки с черной надписью «ПИВО» на боку, как яркие поганки, торчали тогда не только в местах многолюдных, но и прятались в тиши тихих кривоколенных московских переулков. Где-ни-будь на вытоптанной площадке пустыря, у покосившихся гаражей, в кружевной тени разлапистого векового тополя.
Если за день все пиво продать не удавалось, то специальный приделанный с торца этого огромного термоса тоже железный ящик с бачком и простейшим устройством для мытья стеклянных кружек, наглухо закрывали на огромный висячий замок и оставляли до утра.
Я даже помню одну жуткую историю, связанную с этим бочковым пивом. Вот она:
У Андрея Горина, Гариковского приятеля – был еще один – другой приятель. Оба этих приятеля, а также еще и все другие их приятели, а также и сам Гарик друг Горина, и приятель всех этих приятелей, не говоря уже о самом Горине, обожали свежее бочковое пиво. Но вот беда – они никогда не могли напиться им всласть, потому что: то денег у них на это не хватало, то точка закрывалась не вовремя, то здоровье кончалось, внезапно отключая организм от этого восхитительного процесса.
