Ну, вот. Теперь вы знаете, каков был этот Андрюшка. Знаете кое-что даже про его веселую маму. Но кроме этого у Горина – друга Гарика был еще такой же, как и они, приятель.
И вот этот приятель меланхолически смотрел в окно. А за окном вечерело…
А прямо перед его домом у самого подъезда на фоне восхитительно тихого золотистого летнего заката, у описанной выше пивной бочки, стояла, окрашенная в кровавые тона, и очень конкретная очередь. Стояла намертво, потому что время было критическое – еще несколько минут и точка закроется. И тогда уж всё! Кто не успел, тот на этот воскресный праздник жизни категорически опоздал…
Приятель Горина смотрел на эту очередь, и ему было грустно, потому что денег у него не было ни копейки. Даже завтра на метро. А получка ещё эвон когда! И в долг взять уже не у кого – все кругом тоже давно на нуле. От этих горьких мыслей ему стало так плохо, что он уже готов был смахнуть кулаком набухающую тяжелую и горькую мужскую слезу, как вдруг гениальная мысль ожгла его и буквально пронзила насквозь. От мозгов, где она родилась, до самых его несвежих носков. Шибанула сверху, с противным шипением прожгла в одном из них небольшую дыру и через первый этаж ушла в землю. Такой вот страшный мысленный разряд внутри него произошел. Возможно от сухости всего его наэлектризованного и измученного вынужденным воздержанием организма.
В то же мгновенье слеза, в отличие от мысли, так и не родившись, тут же сама собой рассосалась, а на смену ей пришел интерес к жизни и с этим интересом приятель Горина стал дальше наблюдать за тем, что происходило внизу на освещенной косыми лучами солнца сцене. А там, после объявления о закрытии бочки и последовавшей за этим спонтанной вспышки народного гнева, уставшая продавщица собрала с тарелочки последнюю мелочь, побросала внутрь своего прилавка стоящие по бортам бочки кружки, с грохотом захлопнула свой железный ящик, еще минут пять провозилась со сложным замком, установленным в глубине небольшого обрезка намертво приваренной к бочке толстенной металлической трубы, и даже спрятала в кусты свое седалище – покосившийся деревянный ящик из-под водки. Все было кончено. Очередные выходные безвозвратно уходили в небытие…
Но теперь этот очевидный в своей безысходности факт нисколько не расстроил нашего героя, скорее даже наоборот взбодрил:
– Такой замок ни фомкой не сковырнешь, ни ножовкой не возьмешь, – задумчиво пробормотал приятель Горина, – разве только автогеном, но автоген это же такая морока, да и засветится с ним можно запросто…
А продавщица тем временем уже сняла свой грязно-белый халат, засунула его в сумку и в развалку, кривоногой уточкой поплыла сквозь кусты в сторону ближайшей станции метро. И сцена вокруг бочки мгновенно опустела. Будто невидимый суфлер вместо очередной реплики вдруг тихо объявил, что в их театральный буфет только что завезли молочные сосиски…
***
А на Москву тем временем медленно, но неудержимо уже опускались теплые летние сумерки, а приятель Горина так и продолжал в раздумье стоять у открытого окна, а когда совсем стемнело и на углу зажегся висевший на растяжках тусклый жестяной фонарь, он, не зажигая света, звякнул в шкафу каким-то железом, сунул под мышку что—то тяжелое, завернутое в тряпку, зачем-то взял с собой большое десятилитровое эмалированное ведро с крышкой и выглянул из своей комнаты в коридор.
