От всего этого Николя вдруг проснулся и с судорожно бьющимся сердцем сел на смятой постели. Сел и мгновенно понял, что это был только сон, и что сон этот кончился.
А действительность, окружавшая его, как ей и положено, была для взрослого Николя совсем не такой радостной, как для маленького Николеньки из сна. Ужасной и тошнотворной была эта действительность.
Внутри организма огнем горело похмелье. Чтобы хоть как-то погасить его, он сейчас отдал бы все. За одну лишь кружку пива, да что там – за кружку – за стакан мог бы человека убить. Но ни стакана с пивом, ни человека, с полупоклоном подносящего ему этот стакан на влажном подносе, ни даже их уникальной коровы Нюрки, буквально до краев наполненной этим вожделенным напитком, во взрослой его действительности, естественно, не было. А была лишь такая же унылая в предрассветном свете, как и приснившийся ему хлев, захламленная и давно обрыдшая ему комната.
Тощий, синий и волосатый, как третьесортный цыпленок-задохлик, алкоголик Николя издал лишь тоскливый хриплый вздох и натужно откашлялся. Потом прямо в мятых семейных трусах и в линялой голубой майке на висюлечках доковылял до двери и, сам не зная зачем, выглянул в коридор.
Но тоскливый их коридор тоже был пуст. Бабка спала, запершись в своей комнате на ключ, и в тишине даже через дверь был слышен ее мерный храп. Друган сосед тоже спит. Судя по еще мокрым следам на полу, видимо, пришел совсем недавно. А значит, у него тоже ничего нет, да и быть не может, потому что еще вчера он уже был на полном нуле…
Короче, безнадега абсолютная…
Чтобы как-то облегчить свою участь и хоть на время обмануть эту жуткую сухость во рту, он добрел до ванны и припал к теплому крану. Ему так хотелось пива, что пивной дух, радовавший его во сне, присутствовал и здесь, в этой жизни, обдавая его своей удушающей и в тоже время вожделенной волной.
– Все! Уже глюки пошли, – вслух сказал он самому себе, – завязывать надо.
С усилием, оторвавшись, наконец, от крана, и понимая, что от этой теплой и тошнотворной водопроводной воды, его сейчас может просто вывернуть наизнанку, он на всякий случай повернул голову в сторону ванны и только тут увидел, что та наполовину заполнена какой-то темной, желтовато-коричневой, ржавой водой:
– Эти бабки совсем офонарели, – матюгнувшись, пробормотал он, и с трудом справившись с тошнотой, потянул за ржавую цепочку и зло выдернул пробку слива…
Приятель Горина конвульсивно дернулся на своем диване, мучительно застонал во сне, но не проснулся, а лишь хрустнув пружинами, повернулся на другой бок.
А его друг Николя еще с минуту тупо смотрел, как жидкость, мгновенно образовав воронку и сладострастно причмокивая, и пенясь, стала стремительно всасываться в бездонную дыру. Он оторвал взгляд от этого завораживающего зрелища только тогда, когда показалось желтое и щербатое дно самой ванны. Теперь только грязно-желтая каемка на ее внутренней поверхности указывала на титанический труд, проделанный его интеллигентным соседом всего пол часа назад.
Но даже после этого неосознанного злодеяния запах пива все еще продолжал мучить Николя. Он не выдержал этой муки, побрел в свою комнату, снова улегся в грязную и измятую постель, накрыл голову подушкой и забылся тяжелым сном. Больше в ту ночь с ним уже ничего не происходило – лишь глухой, липкий и наполненный ужасом мрак небытия накрыл его своим вороньим крылом…
