И вот подходит время очередной переаттестации и наша начальница нам и говорит:
– Готовьтесь мужички – с кого-то десять-пятнадцать рублей на этот раз обязательно снимут. Наша очередь. И смотрите мне, – не выступать там! Какая вам разница. Я с премии и так вам всё компенсирую. Раз хотят снять – пусть снимают.
Мы и без нее всю эту их кухню хорошо знали, но все равно как-то неприятно. А главное неизвестно с кого. С Инессы вряд ли. Мать-одиночка, опять же комсорг – значит с кого-то из нас.
Поэтому ее первой и запустили на аттестационную комиссию. Ну, они там всю ее с удовольствием рассмотрели, все документы проверили, а под завязку и говорят: поздравляем вас, товарищ: производственных претензий у нас к вам нету, общественная нагрузка у вас – выше крыши, политическая грамотность, как и полагается комсоргу, на очень высоком уровне. Вот только может у вас самой есть какие-то претензии к администрации или пожелания по организации процесса вашего труда? Так просто спрашивают – для проформы. Так положено было. А та вдруг возьми и ляпни:
– Претензий, – говорит, – у меня к администрации никаких нет, – а вот пожелание есть.
– Какое? – страшно удивляются представители администрации, и даже слегка пугаются, и даже заерзали на стульях и заулыбались тревожно.
Потому что обычно, ведь как, – ну, оставили человеку его зарплату – вот он уже и рад. Какие тут могут быть еще претензии, а тем более пожелания, да еще у такой симпатичной комсомолочки?
– Вы зря смеетесь, – нисколько не смущается Инесса, – может быть для вас это и ерунда, а для меня – жизненно важная проблема, влияющая на производительность моего труда!
– Да что за проблема-то? – уже с интересом спрашивает комиссия, – вы говорите, не стесняйтесь. Тут же все свои.
– Нам, товарищи, стесняться друг друга нечего – звонким голосом комсомольского трибуна говорит Инесса. А проблема такая – уже больше месяца, как у меня, товарищи, испортился стул. Ни к черту, стал стул! Плодотворно работать с таким плохим стулом, товарищи комиссия, просто не представляется возможным!
Все мужики, а в той комиссии одни мужики и были, сразу затихли, поначалу даже застеснялись как-то. Вопрос ведь интимный, медицинский.
– В каком это смысле – плохой? – осторожно спрашивает председатель.
– Что значит, в каком смысле, – говорит Инесса, – плохой, – в том смысле, что жидковат. И совсем неустойчивый стал. То вроде ничего, а то – только, понимаете, присядешь… Да чего вы ржете-то? Что тут смешного? Это же конкретный производственный вопрос!
А те, действительно, уже ржут, как кони, а председатель сквозь смех еще и выдавливает из себя:
– С этим производственным вопросом вам, голубушка, надо не к нам – это вам в медсанчасть надо, – и опять все заливаются.
– А что, – спрашивает наивная Инесса, – теперь что – наша санчасть может не только здоровье, но и плохой стул восстановить? А я думала это у нас в столярке делают…
– И в столярке тоже – давится смехом председатель, – там такие лекари, кого хочешь выправят…
– Тогда прошу вас занести это в протокол, – раздражаясь от их непонятной смешливости, строго заявляет Инесса, – причем, в виде отдельного пункта: «С целью всемерного повышения производительности труда, обязать институтскую медсанчасть в кратчайшие сроки довести стул комсорга отдела №28 Тюлькиной Инессы Павловны до рабочего состояния….
А те уже и со своих исправных стульев попадали – конвульсии начались…
