Так она их тогда рассмешила, что они про нас совсем забыли и по инерции, все еще отдуваясь, икая и охая, нашу группу без изменения оставили. Ни у кого из нас зарплату не уменьшили.
– Ну, ты Инесска даешь! – восхищался Акимов:
– Ты что – не знаешь что такое стул?
– Почему не знаю. Стул это то на чем я сижу.
В подтверждении этих слов Инесса даже попрыгала упругим задом на своем сломанном стуле, отчего тот, действительно, закачался и недовольно затрещал.
– Не только, – менторским тоном продолжил Акимов. – У этого слова есть еще и другое, тоже важное, но физиологическое значение.
– Какое значение?
– Физиологическое – это значит касающееся некоторых функций нашего организма, понятно?
– Нет.
– Ну, хорошо, – слово «стул» означает ещё процесс… Как бы это поаккуратнее тебе объяснить, – этим словом еще обозначается сам процесс выделения человеком, э-э… фекалиев…
– Процесс выделения чего??? – Инесса в ужасе округляла свои огромные голубые глаза…
– Ну, экскрементов, – пытался помочь ему Южанин.
– Сам ты экскремент! – раздраженно обрывала его совсем запутавшаяся Инесса…
Да. Своеобразная была женщина. Так все было в ней перемешано и запущено…
Но какая каллиграфия! Если бы вы только видели…
Правда, я то здесь начал рассказывать об этой нашей Инессе совсем с другой целью. Она еще вела в нашей лаборатории так называемую «Чайную церемонию». И видите, что получилось? Только про ее стул и получилось. А про «Чайную церемонию» теперь придется другой рассказ писать.
Вся она была натянута, как струна, но он будто не замечал этого. Сначала он снял с нее юбку, затем медленно стянул блузку. Потом он расстегнул лифчик и тот послушно упал к его ногам. Он немного помедлил, любуясь, и только тогда стащил с нее кружевные трусики. Теперь она абсолютно голая, безвольно поникшая, покачивалась перед ним…
Обыкновенная бельевая веревка. А сколько ощущений…
– Ну и как тебе этот мой эпиграф? – спросил я жену.
– Мечта онаниста, – сухо ответила она и только потом рассмеялась.
А я его все равно оставил. Назло. Потому что он мне нравится.
Но причем здесь сиеста, а по нашему обед? – спросите вы. Минуточку терпения, уважаемые дамы и господа. Уже объясняю.
Обеденный перерыв, скажу я вам, – это в те времена было у нас что-то святое. Как у американцев ланч. Сравнимое по святости разве что с вечно живым телом вождя мирового пролетариата в мавзолее. Упаси бог зайти куда ни будь по делу во время обеда! Все. Можешь там больше не появляться. После этого ты для них уже не человек. Ты зомби. Хоть и живой, но всеми отвергнутый мертвец. Потому что ты нарушил самое страшное табу, совершил тяжкий грех и грязное святотатство одновременно. Ибо весь трудящийся люд нашей великой страны имел тогда неотъемлемое право не только на труд, не только на отдых, но, главное и в первую очередь, – на обеденный перерыв! Всегда.
Обед в ящике – это основное, ключевое событие всего трудового дня. Основной его водораздел. «Вся наша жизнь – борьба!» – любили тогда все вспоминать лозунг нашего главного пролетарского писателя, и с не меньшим удовольствием добавляли, – «До обеда – с голодом, а после обеда – со сном». В это святое время все кругом останавливалось и замирало. Лишь глухое треньканье алюминиевой посуды, перезвон граненых стаканов с компотом, ползающих на жирных пластиковых подносах, шуршание самих этих подносов о прилавки столовых самообслуживания, сосредоточенное сопение да смачное чавканье миллионов носов и ртов. Всё. Даже и не суйся. На одной шестой части Земли обед.
