Это еще хорошо, что стрела у крана очень удачно здание прошила. Прошла – прямо наискось, аккурат через два угловых окна. Навылет.
Молодые наши потом рассказывали, что вроде бы что-то такое тоже почувствовали. Вроде бы были какие-то толчки в соседней комнате, но останавливаться они не стали, а решили так – просто, мол, это им так кажется от экстаза и взаимной возвышенности чувств. Возвышенности в том смысле, что высоко и на шатком столе…
Но ведь и этого крановщика тоже можно понять. Он то уж совсем тут не виноват. Малый, кстати, оказался не промах. Быстро сориентировался в такой сложной ситуации и прямо из своей кабины позвонил в охрану и молодых заложил:
– ЧП, мол, – в третьем корпусе. Бегом давайте! На последний этаж и в конце коридора. Двое в режимной зоне. Возможно диверсия!
Те мгновенно этих голубков и застукали, прямо за работой. Еще тепленьких и взяли. Крановщика, кстати, тоже. Мало ли что. На восьмом этаже у нас первый режим секретности был – самый высокий на всем нашем ящике.
Большой скандал тогда возник из-за этого, а разговоров потом – на целую неделю хватило. Даже внеочередное закрытое комсомольское собрание созывали. Не для всех, а только для тех у кого первый допуск был. Кстати, крановщик правильно тогда поступил, что ничего врать не стал и сразу куда надо доложил. Иначе за всю жизнь бы не расплатился. Какое-то оборудование очень дорогое он там своей стрелой раздолбал. А так, – вошли в его положение:
– «Ну, потому что, ну, как же ж, блин, нам работать, тогда… Я же, гражданин уполномоченный, не доктор, на. Я простой рабочий, – крановщик, на… А они ну, прямо перед самым носом…. А я же все-таки не грузовик какой-то. Я кран, на! Во мне18 тонн… Да еще так неожиданно. Я же ж тоже ж, живой, на… Ну, а как же ж? Я же ж при исполнении, а они там, на… прямо перед самым моим носом и на столе… Прямо, как кролики, на…»
Нет! Комиссия абсолютно правильно тогда поступила. Оправдали его. Полностью. Даже без занесения, потому что:
– «Ну, – это же просто срам, товарищи комсомольцы, и пятно на всю организацию! А мы ведь, вы знаете, на правах райкома! Мы – пример! А тут, понимаете, такое, да еще и в рабочее время, вернее, в обеденный перерыв, но все равно – ведь прямо на рабочем месте. Позор!!!»
И молодым этим правильно тогда по строгачу влепили. Каждому. По комсомольской линии. И кварталки лишили. Ну, потому что: «Вы ж понимаете, мы – молодые специалисты, должны высоко нести знамя… и все такое прочее, а они аморалку нам такую подложили. Если уж в конце концов так уж вам приспичило, внезапный зов, так сказать, природы, ну, идите за территорию, за железку, через полотно в парк. Туда все ходят. А то, – это уж совсем тогда, товарищи, такая нескромность в рядах получается, такая распущенность нравов, что ни в какие ворота, вернее, пардон, буквально ни в… Ни туда – ни сюда. Вернее… Ой, да, слов просто с вами нету!
Это уже комсорг наш – Инесска. У нее первая форма была. Сама, кстати, такая блядь – пробу негде ставить! Но, она то, ладно. Ей можно. Она мать-одиночка. А ребенку нужен отец. Вот она и…
Но, не о ней сейчас речь. О ней потом будет.
Так что здорово дали им тогда по рукам. Хорошо дали. А свадьбы не было. Какая там свадьба! Они после этого друг на дружку даже смотреть не могли. Каждый почему-то считал, что во всем другой виноват…
Я ж тебе просила, – шипела она, – Я ж тебя умоляла: Николаша, давай! Давай, миленький! Давай быстрее – войти могут.
