Мальчик продолжал морочиться с резиновой оболочкой штуцеров, и как раз когда я думала, что она вот-вот стянется, он опускал плоскогубцы и смотрел на свою недоделанную работу, будто соображая, какая может быть альтернатива плоскогубцам.
– Я бы попробовала динамитом, – предложила я.
Он вздрогнул и обернулся. Я сидела метрах в шести от него, но он меня до сих пор не замечал в своих плоскогубчатых медитациях.
– А ты что здесь делаешь? Сюда посторонним нельзя. Здесь опасно.
– «Здесь опасно», – передразнила я.
У него был настоящий мальчишеский голос. Ещё не совсем мужской, а в возмущённом окрике даже чуть высокий, но и приятный, немножко как «Биг ред», жвачка с корицей. Только в виде голоса.
– Слезай давай, – сердито сказал он. – Тебе тут нечего делать.
– А то свалка твоя? – насмешливо спросила я.
– Это не свалка, это ценные материалы для повторного использования.
Я сделала ему одолжение и спустилась с кучи. Он съехал с контейнера ступнями вперёд, последние полтора метра в прыжке. Приземлился в красноватую пыль, она взвилась.
– Итак. Что ты здесь делаешь?
– Ничего. Гуляю.
– Тут нельзя гулять.
– Как видишь, можно.
– Это частная территория.
– И ты никак её владелец?
Он смутился и смотрел на меня, прищурив глаза. Он мне сразу понравился. Но я не хотела, чтобы он это заметил.
– Я тут работаю, – сказал он, словно оправдываясь за свой начальственный тон.
– Ты работаешь здесь? Тебе же нет и пятнадцати, – не поверила я.
– Пятнадцать будет в ноябре, – ответил он, немного строптиво. – И работаю я здесь уже три года. Всегда в каникулы и иногда по будням, если захочу. У меня тут даже своя кабинка есть. С моей фамилией.
– Да что ты говоришь.
– Может, я им не так уж и нужен. Просто пускают меня. Я сам нахожу себе работу. И делаю тут много чего. Записываю свои часы, и в конце месяца мне платят зарплату. – Тут он протянул мне руку и представился: – Алик.
Я потом много раз вспоминала эту первую встречу с Аликом. И думаю, что все семнадцать лет после этого, то есть по сей день, в принципе искала мужчину – такого, как он. У Алика было чувство юмора, карие глаза и загорелая кожа, большой рот и постоянно запылившиеся тёмные кудри. Он был не толстый и не тонкий, не маленький и не большой, как раз средний, среднего роста и среднего телосложения парень, которому было что скрывать, чтобы быть интересным, но и странным он не прикидывался, чтобы производить впечатление. В нём была серьёзность, симпатичная мне, и он старался меня понять. Однажды он сказал, что я действительно большая загадка, и меня бы следовало держать в лаборатории. И впоследствии замуровать в янтарь. И он бы такой себе приобрёл, хотя я и великовата для пресс-папье.
И вот этот перепачканный мальчик стоял передо мной и разглядывал меня, когда я пожимала ему руку. Перед этим он снял великоватые рукавицы-верхонки. Я сказала:
– А что такого интересного – колотить по трубам плоскогубцами?
– Я не колочу по ним, я разделяю материалы, – сказал он поучительно, врастяжку, как с маленьким ребёнком.
– А для чего это?
– Материалы, которые мы здесь разделяем, потом годятся для переработки, а то и для продажи. Вы же дома тоже отделяете бумагу и пластик.
Мы-то дома не разделяем ни то ни другое, потому что Хейко считает, что сортировка мусора – это порог к социализму. А в свободной стране нерушимое право личности обходиться со своим мусором как ей угодно. Я, правда, не переняла эту его аргументацию, но была ему благодарна за неё, потому что она вела к беззаботному устранению всего возможного в один мусорный контейнер. Мы просто об этом не думали. Когда я однажды выложила это Алику, он рассердился и назвал Хейко безответственным человеком. При всём уважении к старшим и не зная его лично.
