Человек в зеленой лодке - страница 9

Я совсем недавно полюбил своего сына. Ему уже четыре с половиной. А я люблю его только десять месяцев. Его самого. Отдельно от нее. Раньше я любил их вместе, его вместе с ней. Десять месяцев назад я обнимал его и тянул, тянул носом его запах: я хотел учуять ее аромат, ее сегодняшнее утро, вчерашний вечер, а лучше – ночь. Дети как хлебный мякиш. Они впитывают запахи. Оладьи или «Диор» – им все равно.

На выезде из тоннеля поворот на нашу улицу. Да, почти год прошел. Мы с ней тогда без конца ссорились, отвратительно ссорились. Я спросил однажды:

– Почему ты ведешь себя так со мной?

Она сразу нервно:

– Прости, прости! Просто у меня внутри собралась такая муть! Такая муть! И меня этой мутью периодически тошнит… И почему-то все время тебе на ботинки… И это так стыдно… Тебе приходится потом отмывать меня, себя, свои ботинки…

– На мои ботинки – это потому, что я рядом…

– Да, правильно, ты рядом. Я подумала… Может, нам пожить некоторое время врозь?

Теперь все на своих местах. Она тошнится в сторонке. Мои ботинки чистые. Егор живет на два дома и периодически ревет перед сном, оттого что забыл своего спального кролика у меня или у нее.

Вот и наша дачная улица. Вечером по ней едешь всегда прямо на солнце и почти ничего не видишь. Только слышишь, как на колдобинах арбузом шарахается внутри тебя созревшее от ожидания сердце.

…Егор, ликуя, приплясывает у машины. Я приехал. Из дома выходит мама, становится возле внука. Вдвоем они ждут, пока я достану из багажника пакеты. Два белоголовых ландыша в разной поре.

Отдаю Егорше куклу:

– Для Ники. Купил сегодня.

Кукла хорошая: длинноногая, одета как б… Сын, довольный, неловко держит куклу в руках и счастливо улыбается. Завтра у Ники день рождения. Это событие.

Здесь, на даче, у Егора друзья – дети с соседних участков. Мальчик Андрей, ему четыре, в любую погоду в трусах и майке – родители закаляют. Он немногословен и прост, часто соплив, видимо в результате закаливания. Две девочки – Даша и Лиза. Они сестры, старшая ровесница Егору, а младшей около трех. Обе болтушки такие, что у мамы от них болит голова. Длиннющие скороговорки младшей сестры переводит старшая.

– Аей, псалуста, мне таканчик истой ички!

– Даша, что она говорит?

– Водички просит чистой…

Егоркина жизнь здесь проходит между девочками, сварившими у бочки «суп», и теплицей, в которой Андрюха, тяжко обливаясь потом, выкопал «гараж». Друзья старательно репетируют жизнь, изучают это кукурузное поле. Пока они вместе и светит солнце, отыскивают в нем ходы и тропинки, определяют ориентиры и сверяют карты, чтобы потом, оставшись в одиночестве при ущербной луне, не блуждать слишком долго и не слишком громко реветь.

Я купил им цветную палатку, красно-желтую имитацию дома и жизни. Мама постелила внутри одеяло – вылинявшую имитацию тепла. Они забиваются туда вчетвером и играют в тесноте. Мне нравится сидеть под вечерними банными дымами и слушать эту возню человеческих кутят, которые визжат, хохочут, ссорятся, ревут и опять смеются. Мне нравится, что все мои трудные мысли здесь исчезают, как исчезают в сумерках белые, в машинках, Андрюхины трусы.

Забежав в дом, Егор укладывает упаковку с куклой на видное место. Месяц назад наша дачная идиллия была грубо нарушена. Случилось это внезапно. Подул ветерок, потом будто зазвенели мониста или ударились друг о друга тонкие серебряные браслеты… Егор замер и вытянул шею. С той стороны рабицы, у соседей, заскользило вдоль капустной грядки необыкновенное существо. Все такое длинное: ноги, волосы, ресницы. Все – от тончайших щиколоток до абриса блестящего лба – создано резцом гения. Каштановые волосы струятся по плечам и спине, карие глаза загадочно лучатся. Егор впечатлился. И зовут Никой. Вероникой. То есть такая девочка, конечно, не может называться просто Машей там или Настей.