– Важно только, чтобы потомки твои Воскрешения твоего заслужили, о тебе памятуя, и дела творя богоугодные. Вот по тем ходам—тоннелям мы и пойдём.
– Страсть какая. Это ж представить даже боязно… – Елька весь дрожал мелко, особенно руки.
– А ты не представляй. Ты о деле думай. – Наставительно отвечал Чурляй. – Велесовы покойники так просто никого не тронут. Вот если Веры в то, зачем идёшь, в тебе нету, тогда, точно, счавают. Верой Воскрешения живы они в смерти своей, и без Веры идущих ни за что не пропустят. Так что, решайте: кто со мною, айда. Кто нет – того я тут прямо на нож поставлю. У меня выбора нет, я для себя всё решил, и никаких случайностей али там разглашения тайны похода допустить не могу.
Первым отозвался Нечай Голован.
– Я пойду. – И, помолчав, добавил. – Череп Колдуна Чёрного желания исполняет, самые сокровенные. Для меня это – единственный способ получить в жизни этой, чего хочу я, и без чего мне жить далее бессмысленно.
– И что ж ты у него попросишь? – Встрял Елька. – Мозгов, что ли, ещё да втору голову для них, потому как в одной-то и твои уже с трудом вмещаются?
– Замолкни. – Оборвал Ельку Чурляй. – О чём просить, дело личное, и других не касаемо. А вот ты…
Чурляй смотрел теперь на Ельку так, что Елька весь в комочек сжался.
– Ты здесь пока ничего, кроме душонки труслявой да языка брехливого товариществу нашему не показал ни разу. Вот оттого и спрашиваю я тебя, Елька Конь: а надобен ли ты нам в походе суровом? Чем докажешь ты своё право идти с нами на дело лютое, в подземелье страшное с целью наиважнейшей? Говори.
Елька в ответ затараторил, сбиваясь, словно его вдруг прорвало после долгого тягостного молчания.
– Так я, это… у меня к Черепу Чёрному тоже просьба есть. А пока идём, я проводник вам буду в темноте той, подземной! Кроме ж меня никто тьму не видит на сто шагов вперёд, аки свет белый. А потом, я ведь по части замков мастер: любой открыть – плёвое дело! Ты сам знаешь, Чурляй: родитель мой, вечная ему память, вор был первостатейный, а когда его купцы споймали да и забили, тому уж десятый годочек, я среди всех-прочих выбран был братвой лихой завместо его сундуки-лабазы хитрой фомкой да отмычкой открывати. Возьмите меня! А я за дело наше души не пожалею, вот!
– Не убедил. – Чурляй вынул из голенища нож и потрогал большим пальцем остриё. – Замки я и сам вскрывать горазд. А тьма – что нам тьма? Факелы зажжём. Нет, Елька. Видно, без тебя обойдёмси.
– Слово заповедное! – Закричал Елька, пятясь. – От папашки! Он его мне передал! Оно, слово-то, заговор, каковой на клады наложен, снимает! Не убивай меня, Чурляй! Я вам пригожусь!
– Про слово Сивирятя упоминал. – Лютобор даже головы не поднял, клинок полируючи. – И про то ещё баял, что слово сокровенное одни только настоящие воры знают. Не врёт он, Чурляй. Надо его с собой брать.
– Ну, надо, так надо. – Чурляй спрятал нож. – Теперича дело за малым. Умник, что карты читать умеет, у нас имеется: Нечай Голован. По воинскому делу спец – Лютобор. Вор, чтоб замки вскрыть, да заговор снять – Елька. Про себя тоже скажу: я карту добыл и вас собрал, тоже не просто так. У меня к Чёрному Колдуну Навиславу свой счётец имеется. Про брата моего, Бурляя, слыхали?
– А то. – Лютобор голову от клинка поднял, и уважительно произнёс. – Знатный был богатырь. Самого Талыбугу-хана в честном бою порубал.
– Знаем брата твоего. – Подтвердил Голован. – И про беду с ним слыхали.
