– За ясность мысли, – ответил я.
Солдат рассмеялся. Рот его жуток, длинен и беззуб, но смех временами заразителен. Я, кажется, улыбнулся.
Пропустив очередную рюмку, я закурил.
Солдат сказал, что от него не укрылась возросшая частота, с которой я в последнее время веду записи в дневнике. Он поинтересовался, с чем это связано.
– Доктор велел. Сказал, что это полезно для мозга и успокаивает психику. Я от невроза лечусь, помнишь?
– Помню, – отвечал мне Солдат, глядя, по своему обыкновению, насмешливо. – Он у тебя, травматический, как принято говорить. А у меня вот с психикой все нормально. Кажется, с утратой целостности тела, она у меня даже улучшилась. Я вот все думаю, может это потому, что разум меньше отвлекается на работу конечностей, а? Так бывает же, командир? Ведь чем больше конечностей, тем значительней их присутствие, а чем значительней их присутствие, тем ощутимее для нас его тяжесть. Логично?
– Скорее, антинаучно. Любой дипломированный медик скажет, что отсутствие конечности должно тяготить сильнее, чем ее присутствие. А у тебя просто поехала крыша, чего ты не хочешь замечать.
– Игнорирование проблемы – отличный механизм защиты, командир. Многие люди очень довольны его использованием. И тебе он, кстати, нравится тоже.
– С чего ты взял?
– Ну вот сколько раз Вера намекала, что тебе пора бы на ней жениться?
– Изрядно.
– Во-от. Изрядно. А ты что? Просто закрываешь на это глаза. Игнорируешь проблему.
– Неправда.
– Правда-правда. Конечно, ты можешь сказать мне, что есть уважительная причина, которую ты озвучивал уже тысячу раз, но мы-то с тобой знаем, что такой причины нет, и ты ее не озвучивал.
– Такая причина, уверяю тебя, есть.
– Тогда напомни мне о ней, командир. Если, конечно, помнишь ее. По-дружески.
Оборзевший инвалид-нахлебник. Знает ведь все, а просит, чтобы я напомнил. Командиром меня называет, хотя я сто раз просил этого не делать. Сидеть и пить с ним стало вдруг до невозможности тошно. Солдат совершенно не ценит моего к нему отношения и той бескорыстной помощи, которую я оказываю, стесняя Веру и себя. Я пожелал ему спокойной ночи, а сам, затушив папиросу, отправился в спальню.
От Веры, как и всегда перед сном, пахло только что принятой ванной. А волосы ее были чуть мокрыми.
От меня же наверняка несло опиумом, водкой и только что выкуренным табаком.
Надо бы тоже помыться…
…Утром я тщательно осмотрел помещение, занимаемое моим агентством. Залез во все ящики, шкафы, сейфы и буквально в каждый темный уголок. Провел ревизию бумаг.
Все оказалось на должных местах, а следов чужого присутствия я не обнаружил.
Далее я обратился с расспросами к секретарше, и она, явно ошарашенная моей настойчивостью, чуть ли не поминутно описала вчерашний день.
После Поэта, уверяла она, никто не приходил.
Секретарша не врала. Она и не умеет, поэтому, будучи благоразумной, не пытается.
Пока у меня не было никаких предположений касательно того, как Зыменов смог так качественно сымитировать мой витиеватый и сложный стиль письма. Если чужую подпись при наличии таланта еще можно подделать, едва на нее взглянув, то для высококлассного копирования почерка со всеми его уникальными особенностями, требуется уйма времени и большое количество оригинальных записей для анализа.
Но в агентстве ничего не пропало, а дневник я всегда держу при себе.
Странно. Очень и очень странно…
…Осень на излете, и в Город предвестниками Ее Величества Зимы все чаще вторгаются холодные северные ветра, продувая улицы насквозь.
