– Мне что, "Служу России" кричать? – откровенно съязвил Терехов.
И тем самым словно вернул Репья к реальности. Он отправил вспотевшего зама прочь, после чего попытался реабилитироваться в глазах гостя.
– Кричать не надо. Значит, так: завтра цепляем кунг с полной начинкой. И солдата-срочника тебе даю, в помощь. С наукой надо дружить. Но чтоб за неделю все работы завершил и отчалил к любимым детям. А твоего туриста я разделаю по полной.
– Он деньги спрятал. – опять съязвил Терехов. – Хоть и с тараканами, но соображает.
– Не в деньгах счастье. – бездумно отозвался Жора. – Медаль получишь!
– Благодарствую, ваше благородие!
– Не ерничай, Шаляпин. Вопросы?
– Вопрос гусарский: кто такая Ланда? Ну или черная сова Алеф?
Репьев хотел сказать правду. Она, эта правда, засветилась уже в глазах глубоким отблеском некого мальчишеского искреннего чувства, однако в последний миг передумал, глянул мимо.
– Черных сов на свете не бывает.
– Оказываются, бывают! Сева Кружилин говорил…
– Не бери в голову… В самом деле местные легенды, фольклор. Новоявленные шаманы туристам мозги дурят. Объявили духом плата Укок. Кличек напридумывали…
– Посоветуй, как себя вести? Если встречу?
– Ты не встретишь. – уверенно заявил Жора. – Тебе мозги в училище вынесли. В наших черепах серый бетон, с арматурой из железной логики. Наши головы заточены под тупой пограничный столб с государственным гербом вместо физиономии. И логика у нас полосатая, бело-зеленая.
– Вот я и мыслю логически. – ухмыльнулся Терехов. – Если у мужиков случается похмельный синдром без спиртного, значит, пьянка была. Вопрос: чем их поили? И кто?
– Да ничем! – как-то обозленно бросил тот и постучал по своей голове. – Отсюда все! Эти мужики живут, как пьяные. А здесь трезвеют. Но трезвыми жить не умеют, вот и сходят с ума. Психика слабая.
На последних словах он будто провалился в некие гнетущие воспоминания – слегка покрасневшие от жара глаза, остекленели. Андрей сделал еще одну попытку разговорить однокашника отвлеченными размышлениями вслух.
– Кто-то же поймал и привязал. Бесплотный дух?
– Кого поймал? – Жора словно вынырнул и отдышался.
– Серую в яблоках.
– Алтайцы. – бросил он и вылил на себя таз холодной воды. – В верховье Ак-Алахи чабаны кочуют, с двумя отарами. Пошли спать. Сейчас смена нарядов, пусть бойцы погреются…
Сказал все это походя, между делом и на одной ноте, дабы скрыть свои чувства, чем еще больше распалил воображение…
Репей наверняка слышал все, о чем Терехов шептался со служителями в храме: акустика под сводами была великолепной. Слышал, но держался почти спокойно, с достоинством и смиренностью, как, должно быть, и полагалось послушнику, ушедшему от страстей мира в монашескую келью. И это вызывало уважение, даже несмотря на сложные личные отношения: Андрей понимал, что не смог бы вести себя, как сейчас Жора. Он продолжал показывать свой мужественный характер, как показывал его в училище, и впоследствии на Алтае. Поэтому скрыть его под серым балахоном оказалось невозможно, Репей был узнаваем не только по тембру голоса, к тому же, обращение по старому прозвищу выдавало в нем некий тайно бунтующий нрав.
– Здорово, Шаляпин.
Это погоняло Терехову дал когда-то именно он, Репьев, и не из уважения за его голос; скорее всего, он даже плохо представлял, как поет этот великий бас. Его привлекла разбитная, и в общем-то неблагозвучная фамилия певца, имеющая происхождение то ли от шляпы, то ли от шаляпы – размазни, не собранного, некудышного человека. Это уже Шаляпин своим талантом стер первоначальное значение и возвеличил ее так, что никто и не помнил, как в вятских краях называют растяпу.
