– Она, мама, – тихо сказал он, – расшумелась сегодня что-то, это ничего, бывает у нее так.
Егору показалось, что сын учительницы пытается его успокоить, и не дай Бог накликать на себя гнев, что позволил такому случиться. Егор быстрым шагом подошел к боковой комнате, вскользь посмотрел на замок на торцевой комнате и толкнул дверь. На матраце, расстеленном на полу у стены, в ворохе тряпья лежала старая женщина с перемотанной махровым шарфом головой. На газете возле нее стояли различные пузырьки и пластинки с лекарствами. К верхней трубе у батареи была привязана за толстую леску алюминиевая ложка. В углу стоял чайник с деревянной ручкой. В комнате пахло застоялым потом и лекарствами.
– Божечка, за что так, – в полузабытье стенала женщина. Желтое морщинистое лицо со впалыми глазами блестело от пота. Редкие волосы выбились из-под махрового шарфа и грязными сырыми нитями приклеились к выпирающим скулам.
– Божечка, нет сил больше, что же это такое, – бледными губами едва шептала женщина.
– Ой!!! – вдруг она закричала, громко, пронзительно и дернулась, словно ее ударили по ребрам палкой. У Егора сердце екнуло, от неожиданности он вздрогнул.
– Ой!!! Гера… Ой!!! Больно-то как!!! Федя.
– Мам, здесь я, – из-за спины Егора выскочил Кокушкин, упал на колени рядом с матрацем, словно приготовился молиться, наклонился, почти лег, и взял обеими руками высушенную кисть женщины. Зашептал, – ну, потерпи, мамуля, сейчас пройдет, потерпи чуть – чуть, пожалуйста, – жалобно, умоляюще шептал Кокушкин, сжимая и гладя руку матери.
– Что с ней? – оправившись от шока, Егор подошел к больной. – Какой номер скорой? – он торопливо полез в карман за телефоном.
– Ой, сейчас… – женщина захлебнулась криком, из уголка глаз потекли слезы. С минуту она лежала неподвижно с исковерканным болью лицом и казалось не дышала, а потом тихо выдохнула – простонала.
– Как же больно, Федя.
– Номер говори, – гаркнул Егор. Его сердце тревожно билось, казалось, они теряют время, еще приступ и женщина не выдержит.
– А!? – Кокушкин резко обернулся, словно только заметил присутствие Егора. На его верхней губе выступила испарина.
– Номер!
– Я уже позвонил. Они едут. Мам, я уже позвонил, – Кокушкин снова склонился над матерью, – они уже едут. Скоро будут. Уже потерпи, мамуль, немножко. – Он теребил косточки матеренной ладони в своих руках и все заглядывал ей в глаза. По его вискам текли капельки пота.
Прежде, чем в комнату неспеша зашла женщина врач с медицинским чемоданчиком, несколько пароксизмов сотрясли больную женщину. Она уже балансировала на грани забытья, когда доктор присела на предусмотрительно подставленный суетным, заискивающе заглядывающим в глаза Кокушкиным стул и взял ее за запястье. Она о чем-то спрашивала Кокушкина, тот запинаясь отвечал. Егор их не слушал, он все смотрел на измученную женщину, которая в полубреду мотала головой по измятой подушке и стонала.
– Какое обезболивающее даете? – донесся до Егора голос. Он оторвал взгляд от больной и посмотрел на врача.
– С– спазмалгон, – прошептал Кокушкин.
– Вы с ума сошли. Вам разве врач не выписывал?
– Выписывал, но они, – Кокушкин посмотрел на Егора.
– Они закончились.
Егор больше не слушал и не смотрел, развернулся и вышел из комнаты пропитанной болью и страданием. У него было ощущение, что он сам вкалывал иглы в изможденное тело женщины, сам выкручивал руки и раскалывал ей голову, сдавливал ее обеими руками так, что она трещала, как спелый арбуз.
