Черными нитями - страница 12

Рейн взглянул на Анрейка так, словно в нем собрались образы всех, кто презирал и ненавидел его, и парень отшатнулся от этого взгляда, подняв руки, словно готовился защищаться.

– Что, легче стало? – ядовито спросил Аст.

Рейн вздохнул, признавая, насколько все это лишнее. Он с усилием улыбнулся, хотя улыбка вышла кривой, будто свело одну сторону лица, и спросил:

– Ты хотел потренироваться. С чего начнем? – Он повернулся правой щекой. На левой от скулы до подбородка тянулся узор из черных линий, похожий на изогнувшуюся змею – клеймо ноториэса, символ Аша, и Рейн уже привык прятать его.

– Я хорошо стреляю, – Анрейк помедлил с ответом, – но в драках пропускаю удары. Мне не хватает скорости, а ты самый быстрый из нас.

Рейн едва сдержал смешок. Знал бы этот мальчишка, что ему пришлось стать быстрым, чтобы убегать от своих преследователей.

– Хорошо, – ответил он, бросая плащ на землю, затем снял с пояса пару кинжалов, револьвер и аккуратно положил их поверх.

Анрейк вытянулся и поднял сжатые в кулаки руки к лицу.

– Тебе никогда не хватит скорости, если будешь стоять, как дуб. Ноги немного согни в коленях. Спину расслабь. Почувствуй легкость в теле. Ты учишься уворотам, а не защите, тебе надо быть не деревом на ветру, а самим ветром.

Рейн неожиданно сорвался с места, подлетел к Анрейку и кулаком врезался в плечо парня. Тот отступил, но во взгляде появился задор. Рейн поднял руки для нового удара.

Рейн сел на крыльцо дома, достал из кармана сигареты и закурил. Мать не переставая твердила, что достойные мужчины курят сигары или трубки – нашла кому говорить о достоинстве.

– Рейн! – окно распахнулось, послышался укоризненный голос Агны. Старуха с трудом двигалась и многое путала, платить ей было нечем, но она единственная осталась с семьей, когда Рейна отдали на перевоспитание, и ее близость стала чем-то сродни присутствию бабушки – родных из дома гонят.

– Ладно, ладно, – проворчал Рейн и, в последний раз вдохнув горький дым, затушил сигарету. Расстраивать старушку не хотелось – этим он привык заниматься на работе.

Практик достал из кармана серебряные часы – последний след прежней жизни, хотя уже и стекло на циферблате треснуло, и цепочку из-за постоянного ношения пришлось сократить на несколько звеньев. Стрелки подбиралась к восьми – до начала задания оставалось меньше часа. Рейн помял в кармане маску и так и не достал ее, отправившись с открытым лицом.

Столица ширилась, ее окраины обрастали улицами, у которых названия заменяли цифры, а дома – лачуги для бедняков. Только на Первой и Второй жизнь худо-бедно можно было назвать жизнью, а не борьбой и не выживанием. На ней селились те, кто разорился или попал под удар Церкви – самое то для семьи ноториэса.

Рейн шел, стараясь не смотреть по сторонам. Он жил на Первой уже восемь лет и чувствовал отвращение к каждому ее сантиметру, прежний дом больше не казался ни маленьким, ни серым, а его крыша под красной черепицей стала мечтой.

Первую освещали фонари, но свет от них шел такой слабый, что вечерний сумрак скрадывал все дальше вытянутой руки. Даже это было достижением: газовое освещение появилось в районе всего год назад.

По обе стороны улицы жались жилые дома, низкие, с выщербленными стенами. Внутри они походили друг на друга как близнецы: там всегда было холодно и сыро, потолки уже потемнели от времени, а тесные комнаты с трудом вмещали даже одного человека. По нижним этажам чаще всего бегали крысы, а наверху протекала крыша. Нет, конечно, люди старались как могли: кое-где пестрели яркие занавески, подоконники украшали герани и фикусы, но этого было слишком мало, чтобы наполнить серую жизнь цветом.