— Ваше Величество, размышляя о нравственных правилах, нельзя не дивиться, видя, как люди, в одно и то же время, и уважают их, и пренебрегают ими. Задаешься вопросом, в чём причина того странного свойства человеческого сердца, что, увлекаясь идеями добра и совершенства, оно на деле удаляется от них? Я же не являюсь исключением, более того, чтобы ввести в заблуждение противника, я полагаю, позволителен даже обман, всякий вправе использовать против своих врагов любые средства.
Прищурив глаза, Медичи с ненавистью взирала на министра.
— А вы изменились Ришелье.
— Не удивительно, чем больше знаешь, тем труднее сохранить чистоту. Но на мой счет, вы, несомненно, ошибаетесь. Просто вы, Мадам, наконец-то, снизошли до того, чтобы разглядеть меня.
— И, что же я обнаружила?
— Вы нашли, по-прежнему, верного вам человека, приняв, по ошибке, его пурпурную мантию и министерский пост, за неблагодарность и предательство.
Последние слова кардинала, отразились на лице Медичи честолюбивой ухмылкой. Она триумфаторски взглянув на д'Эпернона, промолвила.
— Я признаться никогда не сомневалась в вас.
Ришелье учтиво пригнул голову.
— Но как вы понимаете, Ваше Преосвященство, преданность, как и любовь, требует постоянных доказательств.
— Всё чего пожелаете, Ваше Величество.
Настороженно кивнув, Медичи продолжила.
— Известно ли вам, господин кардинал, что в настоящее время, нашей внешней политикой недовольны в Мадриде?
— Вполне возможно Мадам.
— А уж если разочаровать Мадрид, то разумно было бы допустить, что возможно расположить против себя и Вену?
Кардинал смиренно кивнул.
— И это верно, Ваше Величество.
— Ко всему этому, как нам стало известно…
Она устремила многозначительный взгляд на д'Эпернона.
— …следует добавить назревающий мятеж?
В этот миг, она вернула свой стремительный взор Ришелье, желая по его реакции определить степень неудобств или удивления доставленных ему каверзным вопросом. Но пытливый взгляд королевы-матери разбился вдребезги, о куртины спокойствия и бастионы безразличия Первого министра.
— Вы Ришелье, должны как Первый министр, добиться от короля вступления в переговоры с Испанией, и посодействовать принятию решений в пользу Мадрида, с тем, чтобы выполнить все выдвинутые Габсбургами требования, иначе…
Натолкнувшись на иронию в глазах кардинала, она умолкла.
— Ваше Величество, я благодарен вам, за возложенную на меня миссию. Но я всего лишь князь церкви, обремененный непосильной министерской ношей. Под силу ли мне, скромному слуге Господа нашего, убедить в том, чего вы желаете, нашего короля, сына великого Генриха Бурбона…?
Он с мольбой воззвал к Марии Медичи.
— … Славного Генриха, который вознамерился укротить Габсбургов, собравшись в поход на Вену, за, что и был, как вы помните, убит предателем, на улице Ферронери.
— А разве Равальяк не религиозный фанатик?!
Поспешил уточнить д'Эпернон.
— Одно другого не исключает.
Голосом, в котором на сей раз преобладал металл, бросил кардинал.
— И вы полагаете, это было заказное, политическое убийство?!
Воскликнул д'Эпернон, разыгрывая изумление, в расчете на поддержку королевы.
— Вам ли не знать, любезный д'Эпернон?
Излишне учтиво произнес кардинал, пригвоздив герцога, к позорному щиту предательства, отточенной беспощадностью улыбкой, одной из тех, что скорее таила угрозу, чем выражала расположение.
— И не нужно так кричать, из-за вас я не слышу собственных мыслей.
