Черти на том берегу - страница 53

А я продолжила играть.

Это был хороший инструмент – его звук напоминал мне записи, что лились из-под рук мастеров, там за пределами винила. Отбрасывая шуршание иглы, я внимала звучанию нот.

– Ты бы, хоть предупредила… – не унималась баба Валя, – …разве ж так можно?! Хорошая ты девочка, но спонтанная какая-то, неожиданная…

– Простите..!

– Да, что уж… ты это… недолго… оно ж вроде, как нельзя.

Я покачал головой, и через минут пять опустила крышку пианино. А баба Валя после меня протёрла пол и замкнула кабинет.

– Эту пиянину* сам Никифор Палыч купил, ни одного настройщика до ней не подпускал… всё сам… Лет восемь стоит без хозяина. Как помер, так и умолкла. Ага, и вот с тех пор первый раз и услыхала… То ж и испугалась дюже. Ну, да ладно! – Махнула тряпкой и пошла выливать воду.

А преподавателя по сольфеджио бесило мнение других учителей обо мне, – те за меня сильно вступались и говорили, что тот ко мне чересчур пристрастен и помимо того относился с незаслуженным пренебрежением.

И вот очерёдной урок. У преподавателя окончательно сдали нервы, и он швыряет мне в лицо, схватив с пюпитра, нотную тетрадь.

Сразу я не плакала. Плакала потом, – когда произошло самое страшное.

– А вы, что, матери ничего не сказали!? – Возмутился Святик, сначала в сторону Елисея, а сообразив создавшуюся ситуацию, повернулся к рядом сидящей Любови Герасимовне.

Она покачала отрицательно головой.

– Но, почему?! – Не унимался Святик.

Последовал набор жестов. Их подхватил Елисей:

– А вы сказали своей матери о проделках вашего отчима, когда он был вашим учителем в школе?

– Она сама узнала об этом. – Быстро дал ответ Святик, но засечку сделал по поводу осведомлённости своих оппонентов о его жизни.

– Вот и моя мать позже всё узнала сама.

Я просто не стала драматизировать. Вышла из класса и больше не вернулась. Ходила целый месяц непонятно куда.

Одна из учителей пришла к нам домой, и спросила, почему я не появляюсь в музыкальной школе. А мать спросила с меня со всем, так сказать, пристрастием. По поводу сольфеджио я не заикнулась и, никто из учителей об этом случае ничего не знал, соответственно матери они сказать не могли. Сказала спустя три месяца баба Валя – наша уборщица. Она давно настраивалась, и мало того, чтоб сказать моей маме, чтоб устроить взбучку «мистеру сольфеджио» (ему она поставила солидный фингал, разбила нос и опозорила на всю школу), который вскоре вспомнил обо мне, решив отомстить. Но опять меня спасла баба Валя.

Я снова стала ходить в музыкальную школу. Преподавателя по сольфеджио уволили. На его место пришла женщина, и всё было тихо и спокойно. Пару раз я встречала его на улице, делая вид, что его не замечаю – быстро проходила мимо, спеша скрыться за ближайшим углом. А новая учительница была тихой, можно было подумать о её безразличии. Уроки свои проводила с полным равнодушием к работе и нам. Спустя время она уволилась, говорят, чем-то заболела, а позже дошёл слух, что она умерла. Городок был маленький, специалистов взять не откуда, приезжать никто не хотел. Пришлось вернуть прежнего… Он же изменился, и уже не вёл свои уроки, как раньше – теперь он был обходительный, объясняя всё до последнего. Он даже попросил у нас с мамой прощения. А баба Валя предупредила его, что за ним следит, но он повода усомниться не давал.

И вот подружившись с моей мамой, сделал ей через месяц предложение. Жили мы в маленькой комнатушке местного общежития, а у него был дом с палисадником. В общем, ясно, что мы переехали в его дом. Детей у них не было общих, росла я и дальше одна у мамы. А разговор один услышала – довольно неприятный. Он обвинял мать в бесплодии (но меня ведь она родила, что и старалась доказать ему). Тогда я первый раз услышала слово «импотент», которым назвала его мать. И в тот момент, когда я заглянула на кухню, мать крикнула и повалилась на пол, а у отчима в руках была сковорода. Лужица крови образовалась под головой упавшей мамы. Я остолбенела. Не могла сдвинуться с места, а он, явно предвидя заранее, спокойно на меня глянул, вымыл ручку сковородки, вытер полотенцем, поставил стул на то место, где стоял во время удара, завернул меня в полотенце, поднял на стул и, вручив орудие убийства мне в руку, вышел из дома. Вернулся он с милицией.