И все-таки, праздник был хорош – утомительный, но оставляющий приятную легкость на душе. И побыть чертовой невестой было весело…
День после Ивана Купалы прошел тихо, и без происшествий. Селяне чинили результаты ночных бесчинств, отмывали, зашивали и похмелялись.
Следующий был такой же, обыкновенный и непримечательный. А вот на третий день…
Как и все последнее время, стояла страшная жара. Полуденница резвилась, навевая мороки и путая сознание неудачливым путникам и излишне усердным работникам, невовремя оказавшимся в поле. Мошкара темными облаками гудела над лугами, так и норовя залететь в дом – только дым специальных травок и спасал.
И вот в таком жарком мареве подкралась беда. Просочилась ли вместе с водой, или прилетела по ветру, прискакала по траве вместе с кусучими насекомыми – непонятно. Да и не важно. Важно, что за день в деревне полегло три коровы.
Одна могла бы околеть от старости – досадно, но не страшно. Если бы в тот же день еще одна корова легла, и больше не встала – было бы подозрительное, но все же совпадение. Но три кряду…
Огнеслава Удаловна, старуха, что еще бабку Рады видела в рубашонке, долго обходила место каждого происшествия, причмокивая беззубыми челюстями и тяжело вздыхая. Мираву долго расспрашивала, помимо прочих. И вынесла вердикт – страшный настолько же, насколько неожиданный:
– Неправильно, вы все неправильно сделали… Обряд нарушили, напутали… Эх, молодежь! Глаза горят, руки делают, а подумать? А спросить? Нет, сами полезли все делать, без спроса, без совета! И смешали все в кучу: и настоящую свадебку, и жертвование, и наговор на жениха, ой-ей! Вот ведь, неучи… Это все из-за вас!
Рада, прежде тихонько стоявшая в стороне, почувствовала, как кровь в ее жилах заледенела, несмотря на жару.
– Вы Черту невесту сосватали, но не отдали. Считай, забрали у нежити то, что больше людям не причитается. – Хриплый голос старухи разносился по двору, во внезапно повисшей тишине. Будто специально подгадав, утих гул ветра, замолчали собаки, оробело замолкли столпившиеся люди. – Нарушили порядок, обманули… И теперича нам за это прилетело: хворь, от которой скот падает.
– И что ж нам теперь делать? – Сурово нахмурив брови, спросил один из мужиков.
– Оно само пройдет со временем, как ненастная погода? – Предположила женка, нервно теребя меж пальцев край платка.
– Не пройдет. – Покачала головой Огнеслава Удаловна, складывая скрюченные пальцы на навершии клюки. – Надобно справедливость восстановить, от нежити откупиться, задобрить… Тогда и хворь уйдет, и дождь наконец пойдет.
– Дождь? – Взволнованно спросил кто-то из толпы.
– А вы и этого не заметили, дураки? – Заворчала старуха. – С неба ни капли уже больше дюжины дней не упало, а солнце все жарит да жарит, словно в печке сидим! Скоро хлеб вянуть начнет, ох…
Огнеслава Удаловна схватилась за сердце, как это обыкновенно делают женщины, когда испытывают сильное душевное томление. А собравшиеся принялись перешептываться. Потихоньку толпа начинала гудеть, словно разворошенный улей.
– А скажи, Огнеслава Удаловна, как нам эту нежить задобрить?..
***
Бухнула, закрываясь, дверь. Златослав удивленно прошел вглубь дома, оглядываясь: ни лучинки в углу не горит, как обычно, ни шорохов присутствия еще одного человека не слышно. Темно, по-жуткому тихо – только мошки гудят под стрехой.
В доме они жили вдвоем с дочкой, уже давно. Отстроили новую избу, как полагается, к свадьбе – Златослав из кожи вон вылез, но сумел заработать достаточно, чтобы красавица-невеста согласилась за него пойти. Справили свадьбу, стали жить наособицу, молодые и счастливые. Родилась Рада. А потом его ненаглядную смерть к рукам прибрала: родильная горячка. Была женщина: улыбчивая, сильная, пышущая жизнью – раз, и нету больше. Только ноющая дыра в сердце осталась, да младенец.
