Четвертая Беты - страница 15

– Это мне известно. Я не об этом.

– О чем же?

– О политических демонстрациях.

– Ты имеешь в виду мою песню памяти Расти?

– Разве ты знаешь за собой только это?

– Я не знаю за собой ничего, противоречащего чести и совести.

– Я тебя предупредил, Поэт.

– Благодарю за предупредительность, Маран.

– Ладно… – Маран вдруг изменил тон. – Все это частности. У меня есть предложение – посидеть за чашкой тийну.

– С тобой?

– Да, со мной. Или вы боитесь? Вы же видите, я один.

– Кто тебя знает, один ты или?.. – пробормотал Дор.

– Даю слово.

– Слово Марана?

– Слово Марана не хуже любого другого. Что, Поэт, не так?

– Возможно, так, – медленно сказал тот, – а возможно, и не так. Прошло слишком много лет с тех пор, когда я поручился бы за крепость твоего слова, Маран.

– Не веришь слову, так поверь здравому смыслу. Разве ты собираешься прятаться? Разве я не смогу найти тебя, где б ты ни спрятался, приди тебе такая фантазия в голову? Разве я не могу разыскать любого из вас в отдельности или всех вместе в ту минуту, когда мне это понадобится?

– Идем, – решительно сказал Поэт. – Идем.

– Это еще что за водичка! – сказал Маран, пренебрежительно отодвинув в сторону посудину с таной. – Выпьем лучше по чашечке тийну.

– А закон? – полюбопытствовал Поэт.

– Закон?.. Эй, приятель, дай нам несколько пустых чашек! Шевелись! – Маран вытащил из заднего кармана поношенных брюк плоскую флягу, отвинтил колпачок, налил темной, остро пахнущей тийну в четыре чашки, вопросительно посмотрел на Нику – та отрицательно качнула головой, снова завинтил колпачок и демонстративно положил флягу на стол. – Неужели тебя беспокоят подобные пустяки? По-моему, в своде нет ни одного закона, который бы ты не нарушил.

– Ошибаешься, – насмешливо сощурился Поэт. – Я никого не убил, не ограбил, не изнасиловал.

– Верно. Но ты вполне можешь кончить, как убийца.

– Могу. Как убийца, либо как Мастер или… Рон Лев.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Маран после еле заметной паузы. – Рон Лев умер от рук убийц.

– Так и я могу умереть от рук убийц, это ведь не исключено.

– Ты играешь с огнем, Поэт.

– Не будь банальным, Маран, тебе это не идет.

– Неужели ты не понимаешь, что государство может раздавить тебя одним щелчком?

– Почему же оно этого не делает?

– Потому что мы росли с тобой вместе. Потому что ты дрался рядом со мной, когда соседские мальчишки обзывали меня гнусными словами только из-за того, что мой отец повесился, оставшись без работы. Потому что меня кормили, поили и одевали твои родители. Потому что мы бегали вдвоем со своими детскими стишками к Вену Лесу, который тогда еще не был Мастером…

– Он был Мастером всегда.

– Да, он был Мастером всегда, но тогда у него было еще и имя…

– Верно, тогда у него было имя, но скажи, Маран, когда хоронили его уже ставшее безымянным тело, где был ты? Я-то знаю, где был я. Я стоял у гроба, потом у могилы, потом плакал у дверей его дома, а вот где был ты, Маран?

– Мы воевали за идеи Перелома с оружием в руках, а Мастер…

– Не напускай тумана, Маран, ты не на трибуне. Конечно же, ты великий воитель… вроде твоего приятеля Изия!.. но уж в тот-то день я, к счастью, был рядом с тобой. – Он поставил чашку и повернулся к Дану и Нике. – Мы выпустили десяток пуль в стены Крепости и, клянусь, могли бы палить по ним до скончания века, если б несколько доблестных гвардейцев не открыли нам ворота. – Это «доблестных» прозвучало в его исполнении, как ругательство. – Когда мы ворвались в Крепость, оказалось, что нас тысяч пять-шесть, а защитников ее две-три сотни, и то, большинство бросило оружие сразу, отстреливалось каких-нибудь пятьдесят-шестьдесят человек на подступах к Центральному зданию, половина их была убита на месте, а остальные сдались через пару минут, после того, как покончил с собой император. Знаете, как это было? Он вышел на балкон, приблизился к перилам и сказал: «Не стреляйте друг в друга, вот кровь, которой вы жаждали»… И представьте себе, все замерли, ни одного выстрела! Тогда он улыбнулся, мол, ладно, я вам помогу, и выстрелил себе в сердце.